Аверс: Она железная. Гладкая, железная, затянутая пленкой под темное дерево. И смотрит на меня тремя блестящими глазками замочных скважин. Мне нужно было прийти в себя, я вынула сигареты и закурила. Это не помогало. Я потушила окурок в чью-то кофейную банку и позвонила в звонок. Ха! Разумеется, никто не открыл. Тогда я собралась с силами и сунула руку под клапан сумки. Пачка салфеток, расческа, зарядное… Ключи. Это его связка — с брелоком в виде гитары и с брелоком-мультитулом. Ледяная латунь. Я вынула этот символ моей слабости и посмотрела на дверь, как на врага. Что ж, я тебя открою. И будь, что будет.
Я вошла, и железная дверь за моей спиной с мягким чмоком закрылась. Ты в ловушке, Вероника. Меня сейчас стошнит от ужаса. Я одна в его квартире. Почему мне так страшно? Так невыносимо? Потому ли, что вся ситуация так отвратительно похожа на ту, давнюю, когда я тоже носила с собой ключи от квартиры? Потому ли, что всякий раз, когда он заставляет меня быть «Верой моей» я чувствую отголосок той боли? Думаю ли я, что Влад Каминский может меня ударить? Унизить? Выбросить, как ненужную тряпку? Сделать со мной все то, что проделал шесть лет назад Дмитрий Кравцов?
Я положила ключи на тумбочку рядом с «моей» связкой. Кольцо и три кусочка латуни. Ошейник и цепь. Верю ли я, что он любит меня? Верю ли, что он — именно тот, кто?…
Я разделась и пошла в комнаты. Спальня. Спальня не так меня пугает. Спальня — это секс. Секс, от которого я лезу на стены. Секс, который легко прекратить и легко забыть. Кровать, на которой я кончала невесть сколько раз, его письменный стол, заваленный аппаратурой и дисками, гитара на подставке, еще одна на стене, микрофоны, наушники, какие-то звуковые примочки. Фотографии на стенах — Влад на сцене, Solid-ы на сцене и в гримерке, и парадно-выходные постановочные, сделанные для рекламы или афиши. Потрепанный фармацевтический справочник на тумбочке у кровати. Ящик приоткрыт — я знаю, что в нем: презервативы, салфетки, жвачка. Ящик секса.
Я села на кровать и закрыла лицо руками. Мне страшно.
«Ты чего приперлась? Вали!» Димочкин голос, звучит в ушах, пробирает до костей. «Что это за херня? Давно в синяках не ходила?» Бархатный голос, вокал. «Давай, сделай уже что-нибудь с фантазией, не тупи! Мне нужно кончить для вдохновения!» И квартира давит на меня, давит, давит…
Я встала и пошла в гостиную, как манекен. Здесь шкаф, огромный зеркальный свидетель моего падения. Моего идиотского «твоя…». Диван, ковер, стеллаж с книгами и безделушками, еще фотографии, музыкальный центр, ворох проводов и усилок. В углу составленные стопкой коробки. В них диски и всякая фанатская атрибутика, именно из этих ящиков он вытащил футболку, в которой я ходила в прошлый раз. Я включаю проигрыватель и ставлю диск. Выкручиваю громкость. Сильный и страстный, голос Каминского перешибает шепот Димочки. «Вера моя крепка…» поет Каминский. А моя? Верю я или не верю?
Я иду на кухню. Кофейная чашка в раковине. Недокуренный и в спешке потушенный окурок в пепельнице. Бумажка с надписью «Не забыть про ПТС! Вторник, 18» прикреплена к дверце холодильника магнитиком в виде Эйфелевой башни. Я сажусь на стул и закуриваю. Мне страшно. Я все вспоминаю. И меня трясет от ненависти и страха. Почти как тогда.
Я выкурила, наверное, половину пачки, пока мне удалось справиться с собой. Тогда я проинспектировала холодильник, нашла рыбу и поставила ее запекать. И начистила картошки. И нарезала помидоров на салат. Это отвлекло меня, но ненадолго. Готовка закончена, а Влад еще не приехал. Музыка громыхает, а я слышу только шепот Димочки.
Я заставила себя встать со стула, потушить очередную сигарету и пойти из кухни прочь. Я пошла в ванную, вымыть пахнущие рыбой и луком руки. В ванной на правом крючке меня встретило полотенце. Мое полотенце. И мне стало совсем тоскливо. Еще минута, и я сбежала бы. Но провидение, или, если угодно, Судьба, играла на стороне Каа. В дверь позвонили.
Я пошла в прихожую быстрее, чем надо. Быстрее, чем хотелось бы. И повернула замок. Влад улыбался, в руках он держал пакет, а на смазливой морде было написано просто непередаваемое удовольствие.
— Вера моя сильна!!! — заорал-запел он, подпевая самому себе, музыке, заполнявшей квартиру.
Я набросилась на него, как тигра. Обняла его, втиснула себя под его куртку, в кольцо его рук, стремясь забраться под кожу, погрузиться в запах полыни и сигарет, оглохнуть от стука его сердца, защититься, спрятаться от себя самой. Он выпустил пакет и прижал меня к себе, утыкаясь лицом мне в макушку. Он здесь. Он меня защитит. Он мой. Он другой. Потому, что если он — такой же, то я делаю самую большую ошибку в своей жизни. И второго раза я могу не пережить…
— Вера, Верочка… маленькая моя, любимая моя девочка… Ну тихо, всё… всё… — уговаривал он меня, хоть я не плакала и не билась, а только прижималась.
Минуты через две меня попустило. Судорожное объятие превратилось в просто объятие, я подняла лицо и прикоснулась губами к его губам.
— Это ты?
— Как видишь, — улыбнулся он, руки скользнули ко мне на бедра, я обхватила его за шею, а он поднял меня, — куда тебя отнести?
— В спальню, — заявила я и снова прижалась к нему. Грохоча подкованными каблуками по ламинату, он понес меня в спальню. Сел на кровать, поцеловал мою шею и плечо. Я сидела на нем верхом и все не могла отпустить. Все прижималась, все вдыхала запах полыни. И все яснее понимала, что сейчас будут слова.
— Вера… Что-то случилось?
— Нет, — соврала я.
— Ты помнишь, что я люблю тебя?
— Помню, — я нашла мочку его уха и прихватила ее губами. Серьга царапнула меня, немного отрезвив.
— Ты точно не хочешь мне объяснить? Я волнуюсь как-то. Ты видела призрак старушки, невинно убиенной черными риэлторами в этой квартире?
— Нет, — я улыбнулась невольно, и он почувствовал мою улыбку.
— Тогда ты сожгла ужин и расстроилась?
— Нет, — я снова улыбнулась ему в ухо.
— Ты думала, что пришли мои фанатки выбивать тебе зубы?
Он смешил меня, но, тем не менее, он хотел знать, что случилось.
— Я видела призраков, ты угадал. Моих собственных. Подержи меня еще, ладно?
— Ладно, — и он прижал меня к себе и даже стал покачиваться легонько, будто баюкая.
Мне понадобилось несколько минут, чтобы успокоиться настолько, чтобы отпустить его и встать. Влад посмотрел мне в лицо без улыбки и констатировал:
— Всё. Тогда я раздеваюсь, и ты кормишь меня ужином, да?
— Да. Я нашла твою рыбу.
— О боже! Нет! Зачем ты рылась в моих вещах? Теперь, когда ты знаешь про рыбу, мне придется тебя убить! — страшным голосом прокаркал Каминский, стаскивая куртку и джемпер. Что за манера рассекать по квартире в одних джинсах? Я рассмеялась от облегчения. Ну и немножко от шутки про рыбу тоже.
Мы поужинали, Влад все время улыбался, жадно пожирая ту самую рыбу, но на дне его глаз мне чудилась скрытая тревога.
— Красота, — заключил он, откидываясь на стул и пододвигая к себе чашку чаю, — ты просто гений в вопросах рыбы, Вера.
— Еще слово о рыбе и мне придется тебя убить, — предупредила я его, собирая со стола тарелки.
— Чем займемся? Хочешь в «Роджер»? Или просто покатаемся? Или посмотрим фильм?
— Ага, посмотрим фильм, потом наденем полосатые пижамы, ляжем в кровать, ты будешь читать газету, а я — любовный роман!
Влад засмеялся, взял тарелки из моих рук и поставил в раковину:
— Классная идея, только пижамы можем не надевать, а в кровать я согласен пойти. И даже без фильма. Поедем в «Роджер»?
— И ты там будешь щебетать с фанатками, а музыканты твои смотреть на меня прищурясь и кивать понимающе, а я буду краснеть и давиться пивом? Нет, нет и нет! Лучше спой мне песню. Помнишь, ты хвастался, что написал песню?
— Хорошо, только на акустике.
Мы пошли в спальню, он снял со стены акустическую гитару, взял пару аккордов, подстроил и сказал:
— Песня про тебя, только я не придумал название. У меня вечно затык с названиями. Слушай.
И запел:
«Ты — ветер. Я ловлю тебя сачком,
А ты, смеясь, проходишь сквозь ячейки.
Ты ходишь по паркету босиком
И пальцем на стекле улыбку чертишь…
Ты пахнешь сладко — кофе с молоком,
Звучишь, как птичье пенье на рассвете,
Ты — ветер. Я ловлю тебя сачком.
Напрасный труд ловить тебя: ты — ветер.
Ты — ветер. Просто воздуха поток,
Струящийся сквозь сетки и ловушки.
Я пью из губ твоих — всего один глоток.
Ты — ветер. Я проветриваю душу…
Ты — ветер. Ветер, пахнущий весной.
Ты — ветер, приносящий вдохновенье.
И я прошу тебя — побудь со мной,
Пока не сменит ветер направленье…
Ты — ветер…»
Каминский выдал умопомрачительное переборчатое соло и опустил гитару. Я сидела, пришибленная услышанным, пребывая в прострации, наполненной ветром и льдинками его глаз.
— Что, не нравится? — спросил Влад и улыбнулся, потому что сам прекрасно знал, что спрашивает ерунду.
— Ты… Это… Это непередаваемо, Влад! Это так… я… просто не нахожу слов! Можно, я немного помолчу?
— Какая ты вредная, Вера! Если бы я хотел, чтобы ты помолчала, я бы спел что-нибудь из репертуара «Чайфов». Мне хочется, чтобы ты сказала, что тебе нравится.
— Мне нравится, да. Я в восторге. Я просто… Неужели это мне? Про меня? Для меня?
— Ну, а для кого же еще? Это ты. Я просто записал.
Я переместилась к нему поближе, дождалась, пока он отложит гитару, и взобралась на него верхом. Что-то я сегодня как-то слишком сильно облюбовала его колени, скоро гнездо совью на нем. Бедный, я, может, не туша конечно, но и не пушинка. Тем не менее, я снова прижалась к нему, запустила пальцы в его волосы и заглянула в глаза-льдинки. Он такой красивый, такой… одухотворенный, что ли? И я никак не могла уложить в своей голове тот факт, что этот гениальный мужик любит меня и пишет свои шедевры для меня. Таких, как он, не бывает в реальности.
Как я могла сравнивать его с Димой? Только потому, что он певец? Поэтому в нем должен жить тот же уродливый монстр, что живет в Кравцове? Почему я так думала? Потому, что его не было рядом, а квартира душила меня? А теперь вот он, гладит мою спину, улыбается, запрокинув голову и подставляя под мои поцелуи лицо и шею. Я даже сама не заметила, как рот мой открылся:
— Ты самое лучшее, что со мной только случалось, Влад. Ты — мой менестрель. Мой Каа…
Реверс: Их место. Там, где трасса делает крутой поворот и спускается с холма в город. Пригорок, поросший мелкими сосенками. Бревно, на котором сижывали втроем и выпивали, а потом, пьяные и шальные, носились по трассе. И Энск внизу — тонущий в туманной дымке или полыхающий заревом. Их место.
Марго стащила перчатку и погладила шершавый бок бревна. Ли стояла между сосен и смотрела на город. Дым от ее сигареты путался в ветках. Дождь все не начинался.
— Ты скучаешь по ней, Марго?
— Скучаю. Она была веселая и без башни, не то, что мы с тобой: старые клячи с ножом в сапоге.
— Ты думаешь, это я ее убила?
— Нет, не ты. Не Каа. Ее убила опора рекламного щита. Перестань, Ли. Никто не виноват.
Ли повернулась и пристально посмотрела в ее лицо.
— Почему ты так говоришь? Все, кто когда-нибудь рисковал со мной об этом говорить, либо бросали мне в лицо «Ты ее убила!», либо обвиняли Каа. Почему ты так говоришь?
Марго встала и подошла к Ли вплотную. Взяла ее за плечи и встряхнула:
— Потому, что это правда! Очнись, она погибла, ты ничего не изменишь! Ее не воскресить! Оглянись, черт возьми! Жизнь продолжается!
Ли дернула руками, сбрасывая захват Марго, и отвернулась.
— Я знаю. Я живу. Я даже влюбилась. Не ори на меня, — пробормотала она глухо.
— Буду! Я буду на тебя орать! Никто не будет, все побоятся! А я не боюсь! Мне не все равно! Не ври, что влюбилась, не ври, что живешь! Где картины с Лёхой? В гараже. Где картины с Крисой? В спальне! И на кого похожа эта твоя Вероника? На нее, на Крису! Ты не отпустила ее, и главное, не отпустила себя! Я буду орать!
Ли развернулась резко, глаза неприятно узкие, ухмылка-оскал кривит губы.
— А ты меня не боишься, да? Барыгу Ли? Со всеми моими грехами и бабками? Не боишься, нет?!
— Не боюсь! Мне насрать, чем ты барыжишь! Я знаю тебя! Я люблю тебя! Со всеми твоими грехами и бабками, со всеми твоими тараканами! Десять гребанных лет люблю тебя, и не знаю, как тебе об этом сказать! И меня бесит, что ты никак не устаканишь свою дурь в своей тупой блондинистой башке, никак не отпустишь прошлое, никак не будешь уже счастлива, черт бы тебя побрал! — выкрикнула Марго в ухмыляющееся лицо.
Ли не отреагировала. Вернее, ухмылка сползла с ее лица, сменившись каменным безразличием. Секунды капали с сосновых ветвей.
— Что?
Марго опустила плечи и потащила из пачки сигарету. Ничего. Ничего.
— Что ты сказала?
— Лишнее. Я сказала лишнее. Всё, я уезжаю. С днем рождения Крис тебя, Ли.
— Стой, где стоишь, мать твою! Стой и говори, когда я говорю с тобой! Не надо демонстрировать мне свою крутость, Марго! Что ты сказала?!
— Не надо пугать меня, Ли! Я — не твои торчки из очереди за кайфом. Ты слышала, что я сказала. Я уезжаю.
Ли сжала кулаки и двинулась на Марго. Лицо ее не предвещало ничего хорошего.
— Ты. Меня. Десять лет. Что?
— Не работает, не боюсь.
— Отвечай!
— Пошла ты к дьяволу, психопатка, помешанная на своих мифических яйцах!
— Не я это начала, а ты! Отвечай!
— Или что? Выбьешь мне зубы? Доставай тогда сразу нож.
— Ты скажешь, или мне придется тебя бить? — Ли схватила Марго за куртку, сжала кулак, так, что затрещали швы.
— Пошла к едрене матери!
— Ты скажешь, или мне придется доказать тебе, что яйца существуют?
— Отвали!
— Ты скажешь, или я… — Ли уткнулась лбом в лоб Марго, — или я… тебя…
— Ну? — Марго колотила дрожь, но глаз она не отвела.
— Поцелую… — выдохнула Ли и притянула ее к себе.
Кап. Кап. Дождь не идет, а только дразнит. Сосны качаются на ветру. Машины проносятся по трассе. Над городом разгорается зарево. Ли целует Маргариту.
Кап. Кап. Время вышло. Железо ржавеет. Батарейка в плеере садится. Ли целует ту, кто любит ее. И наплевать на всех, кто не любил и никогда не полюбит.
Кап. Кап. В глазах странная, жгучая боль. Ли закрывает глаза. В темноте под веками улыбается брюнетка. Кивает и уходит, растворяется…
Кап.
Кап.
Кап…
у меня такое же мнение, только одно не совсем сходится...она и доктор и музыкант? 
все так романтично))требую проду) мне все ооочень нравится я просто в восторге) 
Двадцать первый читатель с набором хлюпаний явился. Реверс очень трогательный, действительно. 
