Уравнение с четырьмя неизвестными - Страница 4 - Форум, посвященный играм The Sims 4,3,2,1

Аверс:

Программка-remainder* пиликнула и выплюнула на экран окошко «Пора домой!». Я посмотрел на часы и присвистнул — действительно, пора домой! Во всяком случае, работать пора подвязывать, поскольку глазки уже слезятся, а задница затекла. Серега, у которого тоже стояла эта программка, потянулся в кресле, похрустел костями и объявил:
— Народ! Есть мысль выступить по пивасику!
— Сегодня же не пятница, — пробурчала Никеша.
— Ну вас в зад! По пятницам все стали такие занятые, что мне скоро придется на Катьке жениться!
Бедный Мойдодыр! Он, и правда, последние несколько недель проводил выходные у своей боевой подруги Катеньки. А она девушка серьезная, и такое его вынужденное рвение могло навести ее на матримониальные мысли, это факт. Поэтому, чтобы порадовать «гражданина начальника» я согласился:
— Я за. Правда, сто лет не сидели.
Серега обернулся к Саньке, но Коробочка пребывал глубоко в проекте и в грандиозных наушниках Koss. Серега постучал его по спине и, когда Санька повернулся, щелкнул себя по горлу интернациональным жестом. Санька кивнул. Серега глянул на Нику:
— Николаша?
— Нет возражений. По пивасу!
Я сохранился, закоммитился*, отключил и сунул в сумку нотик. Мои сотруднички с кряхтеньем и матюками вставали со своих мест. Саня, как всегда последний, грустно глянул на аквариум:
— Рыбы сдохнут у нас, мужики! Опять рыб не почистили.
— Фигня, мы завтра утром их почистим, не парься, Коробочка, — ответил Серега и на правах предводителя первым потопал на выход. Мы потянулись за ним.

Большинство разрабов Castle Sistems предпочитало для «по пивасу» безликую рюмочную прямо возле офиса. Но нам, ценителям прекрасного, хотелось местечка поприличнее. Громко обсуждая нововведения на проекте, мы прошли два квартала до «Субмарины» и уселись на открытой площадке. Знакомая официантка Аллочка притащила нам по бокалу лагера и меню. Мы выбрали пиццу и выпили за здоровье сэра Тимоти Джона Бернерса-Ли. В 1989 году, работая в CERN, Бернерс-Ли предложил проект, известный как Всемирная паутина, а 6 августа 1991 года создал первый в мире веб-сайт. Именно этому в высшей степени благородному человеку все мы обязаны своим куском хлеба с маслом и именно за его здоровье всегда пьем первую рюмку.

Разговор шел своим чередом, пиво развязывало языки, мы чудно сидели часов до десяти. Потом Саня, как самый ответственный и семейный, объявил:
— Сегодня же вторник, пацаны! А значит, завтра на работу. Хорош балдеть, поехали до хаты!
Мы согласно закивали. Саня и Серега пошли к дороге ловить машину, а Никешка замешкалась. Я благородно дождался, пока она соберется, и мы тоже вышли на улицу.
—Ника, Таир, вы едете? — заорал Серега. Саня уже примостил задницу в пойманную ими пошарпанную десятку. Поскольку мне ехать на Гагарина, а Нике на Шильмана, нам совершенно не светила их машина в сторону Петрова поля. Я взял на себя смелость отказаться за себя и за Нику:
— Не, мы пас!
— Правильно, молодежь, погуляйте ножками, — подковырнул Серега, махнул рукой и десятка умчалась.
— Ничего, что я отказался за нас обоих? — спросил я у Ники. Та пожала плечами:
— А смысл нам с ними? Только переплачивать и кругами ездить. Я вообще ножками пройдусь, как Серега советует. Тут ходьбы всего ничего.
Тут я сам себя удивил, сказав:
— Я тебя провожу.
Ника тоже меня удивила — вместо ожидаемой язвительной подковырки она только молча пожала плечами и кивнула.

Мы побрели по улице. Августовский вечер располагал к прогулке — было тепло, но не душно, сладко пахли флоксы, высаженные заботливым отделом по благоустройству и озеленению вдоль всех центральных улиц. Витрины отбрасывали на тротуар пятна света. Машин почти не было, где-то играла музыка, почти неслышная в общем ровном гуле города. Я шел и получал от нашей прогулки неожиданно большое удовольствие.



Ника закурила. Я тоже вынул сигарету и, вспомнив свое хорошее воспитание, начал беседу:
— Прикольный сегодня вечер, — не бог весть что, но для начала сойдет.
— Ага, — согласилась Ника, — скоро осень…
Почему-то именно сейчас мой прокачанный skill «мачо» никак не включался. Мы еще помолчали. Я перебирал в голове какие-то глупые фразы, но не мог придумать ничего нормального. Выручила Никеша:
— Как у тебя вообще дела? А то мы все о работе, о проекте… А я даже не знаю, чем ты еще занимаешься по жизни. Может, ты катаешься на сноуборде?
— В августе? — я улыбнулся, — да нет, на сноуборде я не катаюсь. Я из спорта ничем таким не занимаюсь, разве что в качалку с Васькой хожу.
— Васька, это твой лучший друг?
Надо же, запомнила из тех анекдотов, что я по-пьяни рассказываю!
— Ага, один из двух, — подтвердил я и тут же рассказал ей про Толика и Ваську. Это получилось так естественно, и она слушала с таким интересом, что я увлекся и стал рассказывать ей про себя. Про маму-цветовода, про папу-военного, про деда Теймураза, про институт, про первую работу… Про Аньку. Зачем я хоть про Аньку-то плел? Видно пиво меня подвело.

Анька — моя первая любовь. Тогда я еще был юношей прекраснодушным и верил во всю эту лабуду с любовью. Мне было семнадцать, я хорошо учился на первом курсе Института Радио-Электроники и занимался спортом. Анька Рощина, одногруппница, не отличалась ни особым умом, ни особой красотой, но было в ней что-то такое, некая загадка, которую мне хотелось разгадать. Разгадал. Мы встречались больше года. Я даже звал ее замуж, так любил. А потом она заявила мне, что встречаться с сопливым студентиком без гроша за душей — не ее тема.



И очень успешно выскочила замуж за мальчика-мажора из юридического. Я страда-а-ал… Дурак был, вот и страдал. Потом утешился с одной. Потом с другой. Потом завел коробочку с телефончиками. Потом с подачи Васьки заработал кое-что на перепродаже техники. Потом купил квартиру. Потом… честно говоря я даже не могу сейчас вспомнить момент, когда окончательно перестал верить в любовь. Но с Анькой я встретился, много позже. Случайно увидел на улице, предложил подвезти. Увидел, с какой алчностью она смотрит на меня, а может на мою тогда новенькую машину. В «Княжем тереме» Анька подозрительно быстро набралась и выложила мне всю неприглядную историю своего замужества. Муж, по классике, пил, бил, денег не давал и, в конце концов, ушел. Я смотрел на нее, и мне было противно. Никакой любви, никакой жалости, никаких эмоций. Я позволил ей ублажить меня в туалете «Терема» и отвез домой, куда-то на окраину. Телефон, написанный на салфетке, выбросил. И закрыл эту тему.

Поразительно, но Ника выслушала и это. Когда я рассказывал про свои дурные страдания, она взяла меня под руку и стала легонько, утешительно поглаживать пониже локтя. Мы шли, и я вываливал на ее бедные ушки всю свою паршивую биографию. И, свинья такая, даже не поинтересовался, чем она живет и как дошла до жизни такой.

Моя заунывная исповедь затянулась. Мы подошли к Шильмана, вошли в арку и уселись на лавочке в ее дворе.



Я, наконец, опомнился, и стал извиняться за свою болтливость. Ника мягко улыбнулась:
— Что ты, Таир! Мне было очень интересно. Мы ведь сидим в офисе рядом, а ничего друг про друга не знаем. А теперь я знаю, что за эталонным платиновым Таиром-мачо скрывается живой человек. И он очень милый, и добрый, и смешной. И совсем не такая сволочь, как хочет показаться. И я даже знаю теперь, почему ты такой. Для меня это ценно.
— Расскажи мне о себе, Ника! Я тоже хочу знать, что ты за человек! — я схватил ее за руки. Впервые за последние десять лет я действительно хотел узнать про девушку все. Что-то, кроме размера груди и номера телефона!
Ника опять улыбнулась и покачала головой:
— Поздно уже. Давай в другой раз.
Она так это сказала, так посмотрела… Я смотрел на нее и… В общем, я привлек ее к себе и поцеловал. Собственно, это не было страстным поцелуем. Мы легко коснулись губами, постояли так секунду, и она отстранилась.
И вот тут Ника удивила меня снова:
— Не играй со мной в эти игры, Таир, — сказала она, — я и так соглашусь.

Идиот, какой же я идиот! Тупая, слепая свинья! Я же ей нравлюсь! Брату Николашке! Лучшей девушке в мире! Это открытие взорвало мой мир. Я словно увидел ее заново. Тонкие запястья, линию шеи, губы, глаза, шелковую кожу… Я… Я…
— Я хочу тебя, — сказал я, кусок долбаного идиота. Она расхохоталась. Ничего умнее я, конечно, не мог сказать. Она смеялась, и мне не было обидно. Я вполне заслужил этот ее смех. Но я не собирался отступать — ни провалами в памяти, ни плохим слухом я не страдаю. Я взвалил Нику на плечо и пошел к подъездам. Ника колотила меня по спине, дрыгала ногами и хохотала на весь двор. Я вышел на дорожку у подъездов и остановился. Представления не имею, куда мне ее нести!
— Какой подъезд? — поинтересовался я.
— Второй, — прохрюкала Ника на моем плече.
Этаж я помнил — шестой. Лифт жалобно закряхтел, поднимая нас на этаж. Я сгрузил вытирающую слезы и икающую Нику на площадку и протянул руку:
— Ключи!
Ника вынула ключи и бросила мне:
— Угадывай!
Черт, я же не знаю квартиры! Но наглость города берет. Я смело двинулся к ближайшей двери. Ника поймала меня за руку и отрицательно покачала головой. Потом вынула ключи из моих пальцев и открыла дверь.

Я вошел. Хорошая квартира, большая, гулкая, высокие потолки, очень светлые стены. Пахнет приятно — цветочный запах, сильный, даже слегка душный. Ника махнула рукой в глубину квартиры. Мол, проходи. Я прошел и попал в гостиную. Вошел и…

Удивился — не то слово. Я охренел. Всюду были цветы. В вазах, в банках. На комоде стояли королевские стрелитции. А на стене над комодом висели афиши. И Ведьма улыбалась мне с одной из них! Я подошел поближе. «Инквизитор — А. Казакин. Ведьма — В. Романова.»



Вера. Ника. Вероника! Вот я дура-а-ак! Дебил! Слепой дебил! Я ничего о ней не знаю! Ничего! Я два часа сидел с ней в «Тереме» и не понял, что это она! Я видел ее на сцене, пил на банкете и не узнал ее! Если ее слова во дворе были как ведро воды на голову, то эта афиша была как Ниагарский водопад. Я стоял столбом и пялился на афишу. Ника подошла и встала рядом:
— Моя мама работает в торговле, папа дальнобойщик. У меня есть младшая сестра, ее зовут Лиля, ей девятнадцать лет. Я окончила музыкальную школу. Умею стрелять. А еще я играю в самодеятельном театре, — сказала она скучным голосом. Потом поднялась на цыпочки и укусила меня за ухо. Хихикнула и сказала:
— Отомри! Знаешь, какой ты смешной, когда подкатываешься к актриске? Но все равно не такой смешной, как сейчас! — и она снова захихикала.

Я… отмер, что мне оставалось. Я развернулся к ней и поцеловал. И вот это уже был такой поцелуй. Такой как надо.



Она захихикала, маленькие пальчики скользнули по моей шее, щекотно тронули за ушами. Влажные губы приблизились, я обнял ее и поцеловал снова. Ее рот, сладкий и жадный, не желал принадлежать мне надолго. Она снова отстранилась и уставилась на меня смеющимся, искрящимся взглядом ведьминых зеленых глаз. Глядя на ее веселье, я тоже невольно улыбнулся. Но самые серьезные намерения моего младшего товарища не оставили всему этому веселью ни одного шанса. Я подхватил ее под коленки, уже привычным движением перебросил через плечо и потопал в коридор, твердо уверенный в необходимости найти спальню. Ника извернулась, и, обдав мое ухо жарким дыханием, прошептала:
— Ты классно целуешься, Таир…

От этого незамысловатого замечания я споткнулся, но все-таки сумел донести ее до спальни. Мы упали на кровать и снова заржали, как укуренные подростки. Так, смеясь, мы и раздевали друг друга.

А потом, когда я увидел ее тело, гибкое, нежно-розовое, все струящееся в косом луче света, падающего из коридора в темную спальню… Мне стало не до смеха. Я стиснул волю в кулак, чтобы не набросится на нее, чтобы не выкрутить эти хрупкие запястья, не наставить кровоподтёков на шелковой коже, не смять ее негромкую изящную красоту собой, своим глупым, неуместным, недостойным, опьяняющим желанием. Мы стояли на коленях друг напротив друга, совершенно голые, и все не могли насмотреться и начать. Медленно, так медленно, как падает на землю осенний листок, Ника опустилась на спину.
— Прикоснись ко мне, — прошептала она. Я протянул руку и погладил ее шею. Черная моя рука на ее беломраморной коже выглядела, как ни странно, очень уместной — как инь и янь, черное и белое. Я погладил ее шею, ключицы, касаясь самыми кончиками пальцев, изучил небольшие округлости ее груди, спустился на живот. Ника лежала неподвижно и смотрела мне в лицо. Черт! Никогда я не делал с девушками ТАК! По моим подсчетам, я должен был бы уже быть на подходе ко второму оргазму! Вместо этого я трогал и трогал, и не мог насытиться этими прикосновениями.
— У тебя невероятное тело, — сказал я, принимая правила ее игры.

Ника поймала мою руку, поднесла к губам и облизала мои пальцы. Потом опустила руку и положила мои пальцы между разведенных бедер. Мое горло независимо от меня издало какой-то нелепый хнычущий звук. Я провел пальцами вниз, и она подалась навстречу моему движению. Ого, она очень хотела меня! Я почувствовал, какая Ника влажная и горячая там, внизу. Удовольствие от этого знания было очень острым. Я больше не хотел никаких игр, я хотел внутрь, в это горячее и влажное, в эту невероятную девушку! Видимо, она это поняла, поскольку приподняла берда и я, наконец, сделал то, за чем пришел.



Я ничего о ней не знал, совершенно ничего! Если бы я знал ее хоть каплю, то не удивлялся бы уже ничему. Но Ника удивила меня еще раз — она оказалась не покорной и мягкой овечкой, а настоящей, всамделишней ведьмой. Она вынула мне жилы, она выпила мою кровь, она сломала мои самые каменные стены этой ночью. Она горела в моих руках, как свечка. Любое мое движение она принимала, как трава принимает движение ветра — гнулась, но не ломалась. А все, что она делала сама, было как откровение свыше. Я с удивлением обнаружил, что весь мой немалый предыдущий опыт ничего не стоит. Ни одна женщина в моей постели не вела себя так бесстыдно, так вызывающе развратно, не требовала от меня того, что требовала Ника, и что я с таким острым наслаждением давал ей. Когда она уставала от собственной жадности, она начинала изводить меня. Ее медовые губки и огненный язычок, ее пальцы, ее соски, все те штучки, которыми природа так щедро наградила ее — Ника превращала их в орудие пыток. И еще она все время говорила. Говорила, как ей хорошо, называла меня по имени, шептала всякие невероятно возбуждающие непристойности. Как я выжил этой ночью, я не знаю, клянусь! В моей богатой сексуальной биографии впервые случился… нет, не секс… это были занятия любовью с эффектом 3D, вот как это было…

Реверс:

Таир спал, развалившись на смятых простынях. Под глазами у него залегли глубокие тени, губы были чуть приоткрыты во сне, широкая грудь мерно поднималась и опускалась. Вера смотрела на него уже минут пятнадцать, с тех пор, как по ровному дыханию догадалась, что он спит. Утро настойчиво ломилось в комнату, протискиваясь в щели штор и по-хамски заглядывая из коридора в приоткрытую дверь.



Вера соскользнула с кровати и прокралась в ванную. Уставилась на себя в зеркало. Потрогала красные следы на шее и груди. Потом открыла воду и встала под душ. Горячие струи убаюкивали, Вере было хорошо. Вере вообще было неприлично хорошо на этой неделе. И Вере, и Нике, и Веронике. Ее пустенькая, ровненькая, средненькая жизнь вдруг завернулась зигзагом, наполнилась эмоциями и страстями, как будто театральная пьеса спустилась со сцены прямо в ее мир. Это было пугающе и возбуждающе одновременно.

Вера открыла глаза. Прямо пред ней на кафельной стене расположился светлый длинный волос. Как бы Вероника не завешивала окна, но хозяйка этого волоса, ночная художница, девушка на мотоцикле, нашла способ напомнить о себе…

*remainder — напоминатель.
*Закоммитился — совершить операцию COMMIT, которая позволяет сделать «постоянными» все изменения, сделанные в текущей транзакции (реально данные могут быть изменены несколько позже) и завершить транзакцию. Проще говоря - сохранить все наработанное за отрезок времени в общую систему.

Аверс:

Таир уехал. Я лениво побродила по квартире, заменила воду в цветах. Усмехаясь, снова сменила простыни. Вышла в сеть и написала Сереге, что не приду в контору, поработаю из дома. Потом сварила кофе, вышла с ним и нотиком на балкон и закурила. Не успела я сделать и пары затяжек, как детский щебет во дворе заглушил звук мотора. Из арки во двор вкатился черный Kawasaki. Ли спрыгнула с мотоцикла, стащила шлем и быстрым шагом почти вбежала в подъезд. Я положила сигарету на край пепельницы и побрела открывать.

Ли вошла. Я снова поразилась, какая она красивая без макияжа и всей этой «лерочкиной» лабуды. Она привлекла меня к себе и поцеловала:
— Вероника, ты заболела? Как ты себя чувствуешь?
— С чего ты взяла? — удивилась я.
— Ты не пришла на работу. Серега сказал, ты осталась дома, видно приболела.
— О боги, я просто не выспалась и решила в контору не ходить! Все нормально, Лер, — успокоила я ее.
— Пожалуйста, зови меня Ли.
Вот черт, какая разница? А впрочем, она права, разница есть. Я дала ей понять, что мне понятна разница — поцеловала ее в уголок губ и кивнула. Ли стащила сапоги, бросила куртку на вешалку и пошла в кухню.
— Чаю хочешь? — спросила я, нажимая кнопку чайника.
— Да, спасибо, — улыбнулась Ли, усаживаясь за стол.
Я налила ей чаю и уселась напротив.
— Как твои дела? — задала я дежурный вопрос.
— Хорошо. Прости, что приехала только сегодня, я была занята.
Чем это? То каждую ночь тусит под моими окнами, а то вдруг занята? Я так и спросила:
— Чем занята?
Ли посмотрела на меня пристально:
— Ты правда хочешь знать?

Знать! Хочу ли я знать?! Вчерашний день показал мне, что знание — великая сила, особенно знание о человеке, который рядом. Да и шок, в котором я пребывала в ту ночь, когда ночной художник и Лерочка-Сахарок оказались одним человеком, тоже заставил меня о многом подумать. Мы живем в одной реальности, соприкасаемся локтями и совсем не знаем тех, кого видим ежедневно — вот какой вывод я сделала из всего случившегося в последние несколько дней. Но рассказывать об этом Ли я не стала, а просто кивнула.

— Я ездила в область за товаром, — сказала Ли.
— Ты чем-то торгуешь? Шмотками, конечно?
— Нет. Я торгую наркотиками, — просто ответила Ли. Мои глаза, видимо, были очень красноречивы, потому, что Ли кивнула и продолжила:
— Это долгая история. Но если ты хочешь, я тебе расскажу.
Я снова нарушила свое правило про «не курить в квартире» — поставила на стол пепельницу и прикурила. Потом села и взяла Ли за руку:
— Расскажи. Я хочу знать про тебя все!



И она рассказала…

Марина и Михаил Захарченко поженились в 1982 году. Он — аспирант, она — выпускница филфака. Большая любовь, нежные отношения, скоропалительный брак. Через полтора года родилась дочка, Валерия Михайловна. Счастье супругов Захарченко стало еще ярче. Девочка росла, хорошо училась, ходила в художественный кружок и подавала большие надежды.

Тем временем Страна рухнула, в жизнь семьи ворвались «лихие девяностые». НИИ, в котором работал Михаил, потихоньку загибалось. Зарплаты перестало хватать даже на проезд. И Михаил бросился в водоворот свободного предпринимательства в отчаянной попытке накормить семью. Кое-что у него получилось, быстрые и шальные деньги появились, а потом так же внезапно исчезли. А вместо денег появились долги. Лере было девять, когда ее отец покончил с собой. В предсмертной записке он написал, что не знает другого выхода, что выпутаться из ситуации, в которую попал, он не способен, что любит их с Мариной и просит их простить его.

Смерть отца подкосила мать. Квартиру пришлось продать за долги. Мать работала учительницей в школе, а по вечерам мыла подъезды. Для тонкой и чувствительной Марины такая жизнь была хуже смерти, но бросить дочь она не могла. Судьба сама освободила Марину — весной 1996 года у нее нашли лейкемию и… Новый 1997 год Лера встретила уже в детдоме.

Для хорошенькой домашней девочки Лерочки детдом стал страшной сказкой. Страх, боль, унижение, насилие — было все, о чем пишут в желтых газетках, но стыдливо молчат «благополучные» взрослые. За несколько месяцев Лера превратилась в забитого, вечно голодного зверька, покрытого синяками и шрамами.
Потом…
— Потом меня заметила Лёха. Ее звали Алена, Лёха. Она была самой взрослой из нас, девочек средней группы, ей было почти пятнадцать. Лёха спасла меня. Она научила меня защищаться, научила драться, научила, как припугнуть «воспитателей», чтобы не лезли со своими вонючими, потными, мерзкими «нежностями». Благодаря ей я выжила там, только благодаря ей…



Алена выпустилась в 1999 году и исчезла. Лера прожила в детдоме еще год. Потом снова оказалась на свободе. В белый свет, как в копеечку, выпустило Леру родное государство. Без денег, без образования, без малейших перспектив. Всего имущества у Леры было — комната 12 метров в общежитии на Гарибальди. Как жить? Как хочешь!

Лера попробовала торговать собой. Но когда первый же клиент протянул к ней свои лапы, весь опыт ее детдомовской жизни воспротивился. Лера сломала мужику нос и сбежала.

Единственное, что Лера умела — рисовать. Она попробовала приторговывать своими рисунками на «аллее художников». Но местная «мафия» быстро дала ей понять, что даром тут никто не сидит, а отдавать им львиную долю скудных заработков не имело смысла — жить по-прежнему было не на что. Лера оказалась загнанной в угол.

— Тут меня снова спасла Алена. Или судьба, не знаю, кто там был первопричиной… Мы встретились случайно. Лёха выглядела прекрасно, ухоженная, и явно при деньгах. Она накормила меня обедом и выпытала все про мою жизнь. Пару дней спустя она приехала ко мне в общагу и предложила мне работу. Сначала я торговала по-мелочи, в клубах и на всяких молодежных тусовках. Потом вышла в бригадиры таких же мелких торговцев. Деньги теперь не были для меня проблемой. Я купила себе жилье, диплом и новую жизнь. Я стала Лерочкой-Сахарком.
— А Ли? Откуда взялась Ли? — спросила я.
— Ли? Ли родилась в детдоме, когда умерла Лера Захарченко... — грустно улыбнулась она, — А Ли и мотоцикл... Когда я только начинала торговать, то попала случайно со своим товаром в тусовку Энских байкеров. И мотоциклы меня приворожили, да… Я купила первый байк в долг, потом отдавала год. Но когда я купила байк, мне снова захотелось жить, Вероника. Я будто сбросила старую шкуру, будто родилась заново. Если бы не байк, я бы сделала большую карьеру в торговле наркотой. И закончила бы, как Лёха — с пулей в голове. А так… Так я просто шестеренка в этом механизме. И чем лучше идут дела у Лерочки-Сахарка, тем дальше я удаляюсь от всех этих стремных дел. Уверена, что смогу когда-нибудь бросить совсем.

Мы помолчали. Я была переполнена этим новым знанием, этой невероятной историей Лериной жизни. Я чувствовала, что заглянула благодаря ей на другую сторону реальности, туда, где у меня не было бы никаких шансов. Я поражалась тому, как сложно устроена изнанка мира. И мне было до слез жаль ее, ночную художницу Ли. И я восхищалась силой ее духа. И боялась за нее. Я так и сказала:
— Я боюсь за тебя, Ли.
— Главное, чтобы ты не боялась меня, — улыбнулась она и погладила мои пальцы, — А там… поглядим! Иди сюда, — Ли похлопала по своему колену, туго обтянутому черной джинсой. Я встала, чтобы нырнуть в ее объятия, но мне помешали — заиграл телефон. На экране высветилось: «Таир Агаларов». Я извинилась перед Ли и ушла на лоджию.

— Алло!
— Алло! Привет, ведьма! — промурлыкал Таир в трубке, — Ты там скучаешь без меня?
— Не особенно, — пожала я плечами.
— Почему? Я вот, например, скучаю ужасно, — перешел на шепот Таир, — я все думаю, какая ты горячая…
Это было бы очень возбуждающе, но совершенно не попало в мое настроение. Я снова пожала плечами:
— Налей себе чаю и окуни в него пальцы!
Таир засмеялся:
— Я не признаю Нико-заменителей, сладкая. Мне нужен оригинал и желательно поскорей.
Он явно собирался приехать после работы. А у меня тут Ли. И вечером репетиция! Вот навязались оба на мою голову!
— У меня репетиция, так что придется тебе обождать денек, — соврала я.
— Я могу заехать за тобой, посидим где-нибудь, — не сдавался Таир.
— Таир, не сегодня! — раздраженно сказала я. Он погрустнел:
— Тебе не понравилось, да?



Черт, эти мужики только и могут думать, что о своих постельных данных! Ведет себя, как ребенок, у которого отобрали конфетку!
— Мне очень понравилось, Птичка, ты был великолепен, просто я, правда, занята вечером допоздна, прости!
— Ну, хорошо. Скажи мне тогда что-нибудь приятное, и я пошел работать.
— Я тоже скучаю, Таирка, тоже. До завтра! — я нажала отбой.

Ли сидела в кухне и даже не думала подслушивать. Я погладила ее по волосам, легко поцеловала в висок и сказала:
— Ли, мне пора на репетицию. Подвезешь меня?
— Конечно, собирайся, поедем, — улыбнулась она.
Я быстро оделась, засунула в рюкзак распечатки новой пьесы, и вместе с Ли спустилась вниз. Еще через двадцать минут я вошла через служебный вход ДК Связи.

***
«Мельница» — музыкальный театр. Мы чаще всего ставим мюзиклы, потому и актерский состав у нас весь поющий, кроме разве что девочек из кордебалета. «Мельница» — это, прежде всего, наш режиссер, Виталий Дробот, очень хороший режиссер, надо отдать ему должное. Виталику скоро сорок, он весь погружен в переосмысление своей жизни и сублимирует через творчество. Поэтому в репертуаре «Мельницы» в последние пару лет все больше романтические и трагические пьесы, герои которых мечутся и страдают, и преодолевают обстоятельства, и редко когда дело заканчивается хеппи-эндом.

Я попала в труппу случайно, когда училась в институте — пришла за компанию с подружкой и не смогла уйти. Поначалу я подносила кофе и честно выстаивала часами в массовке. Потом случайно спела на какой-то мельничной пьянке одну хорошую песню. И Виталик обратил на меня внимание.

Первая моя роль со словами была смешная — я играла жабу. Постановка была из жизни мелкой живности, главная героиня была мышка, и у этой мышки были нелады с законом. Смешно? Ну, может и смешно, но вышло очень пронзительно. И моя Жаба пела полтора куплета и прыгала по сцене и даже произносила три предложения. Я ужасно собой гордилась, да! Главное, Виталику понравилось. И хлопали моей лягушке-попрыгушке довольно активно, так что следующая роль уже была вполне приличной, хоть и второстепенной.

В последние три года я считаюсь примой. Тем более что наша прежняя прима ушла в декрет. На сцене я живу десятками других жизней, страдаю и утешаюсь, люблю и ненавижу, борюсь и побеждаю. Рассказать об этом я не умею, умею только чувствовать и жить с каждой моей героиней, именно за это и любит меня Виталик, да и зритель, чего уж скромничать.

Я люблю играть, эта часть моей жизни всегда была для меня важна и ценна, так что я вошла в наш задрыпаный «храм искусств» с широкой улыбкой и предвкушением приятной работы.
Я протискивалась мимо горы хлама по темному коридору, когда из гримерки в сторону сцены вывалились участники сегодняшней репы. Соответственно, я получила десяток разнообразных приветствий и один грозный вопрос:
— Опаздываем? Хотим обратно в массовку?
Ну конечно, Виталик! Я быстро скинула рубашку и кроссовки, нацепила чешки и побежала догонять ребят.

Если в «Инквизиторе из Севильи» я играла ведьму, то в новой вещи мне повезло еще меньше — я играю королеву. Вещица так себе — про любовь королевы и менестреля, сопли с сахаром и, конечно, трагический финал. Наш герой-любовник, Сашка Казакин, юноша выдающихся вокальных данных, но не слишком выдающейся внешности, уже расхаживал по сцене, распеваясь и разминая конечности перед началом репы. Виталик ругался с Артемкой-звуковиком, которому снова нужны были деньги на конденсаторы и разъёмы. Пятые грибы в третьем ряду оживленно обсуждали что-то левое, только какой-то грустный блондинистый мальчик, кажется, Славик его зовут, сидел сбоку на авансцене и наигрывал на гитаре что-то из Silver Solid. Классно, между прочим, играет, и поет недурно, я помню, как они заливались на последней попойке с Копычем. И группу эту я обожаю, сто раз на концерт попасть собиралась, да все не получается. Это наши, энские ребята, такие крутые!

Я тоже помахала руками-ногами для сугреву, и даже помычала, зная, что Виталик может своими повторами довести до севшего голоса за милые веники.
— По местам! Хорош прохлаждаться! Начинаем! — заорал Виталик, и мы с Сашкой сошлись к арлекину и встали рядом, взявшись за руки.
— Повторяем семнадцатую сцену, только без мхатовщины!
Я закатила глаза к потолку, погружаясь в чувства и эмоции героини и начала:
— Гарольд… Гарольд… Ты не смеешь взглянуть мне в глаза, мой менестрель?
Сашка поднял на меня полные боли глаза и прошептал:
— Ваше величество…
— Стоп! Не надо рвать кулисы! Ты страдаешь, но все твои конечности целы, давай еще раз!
— Гарольд… Гарольд… Ты не смеешь взглянуть мне в глаза, мой менестрель?
— Ваше величество…
— Стоп! Еще раз, без придыхания!
— Гарольд… Гарольд… Ты не смеешь взглянуть мне в глаза, мой менестрель?
— Ваше величество…
— Стоп!
Сашка скрипнул зубами, бросил мои руки и шагнул к краю авансцены с намерением высказать режисавру все, что он думает про мхатовщину и повторы.



Как в замедленной съемке, я вдруг увидела, как нога его поехала на скользком участке, Сашка потерял равновесие и, неестественно выгнувшись, сверзился на пол. И заорал, схватившись за левую ногу. Мы все бросились к нему, кудахтая и вопрошая, что случилось. Сашка орал дурниной и все терзал свою несчастную ногу. Скорая прикатила минут через двадцать. Замотанный тощий доктор пощупал Сашкину ногу и тоном автоответчика сообщил, что у него перелом, предположительно с подвывихом, и в ближайшие несколько месяцев его ждет больничка, гипс, физиотерапия и еще множество интересных дел, далеких от театра.

Но Виталик бы не был Виталиком, если бы отменил репу. Так что мы проводили скорую и вернулись в зал. Естественно, на повестке дня стоял только один вопрос: кто заменит Казакина? Полчаса мы сумбурно обсуждали, чинили разборки и торговались за роль. В конце концов режисавру это надоело, и, чтобы найти Казакину достойную замену, он решил устроить пробы. Собственно, вариантов было не особенно много — человек шесть. Все более-менее голосистые актеры выстроились в очередь к моему бренному телу. Я не затруднилась погружаться в образ, просто подавала реплики:
— Гарольд… Гарольд… Ты не смеешь взглянуть мне в глаза, мой менестрель?
— Ваше величество…
Виталик издевался над кандидатами и кривил морду — ему никто не нравился, никто и близко не лежал с обожаемым Казакиным. Гарольдом побыли Антоха Степненко, Игорек Бурсин, Копыч, но никому не удалось понравиться Виталику. Я рассматривала наших мужчинок и думала, кто бы мог заменить Сашку. Выходило, что никто. И вдруг глаза мои зацепились за мальчика Славу.
— Виталь, давай Славика попробуем?
Виталик поглядел на массовку и пожал плечами:
— Ну, давай, мы сегодня, чувствую, всех попробуем.

Славик немного смутился, но отважно вышел на сцену и взял меня за руки:
— Гарольд… Гарольд… Ты не смеешь взглянуть мне в глаза, мой менестрель?
— Ваше величество… — прошептал Славик и посмотрел на меня. Светлые, почти прозрачные, голубые глаза смотрели на меня так, что я невольно почти поверила в эту самую несчастную любовь.



О, черт! Я мгновенно погрузилась в тему!
— Я недостоин в них смотреть, но… Я буду!
Звуковик в кои то веки правильно врубил фонограмму, и мы запели:

— Мне полагается лишь слух ваш услаждать,
Мечтать мне, черт возьми, по рангу не положено,
Но я не в силах запретить себе мечтать
И упиваться даже тенью невозможного…

— Мечтать ни бог, ни дьявол нам не запретят!
И черви могут помечтать, как вдруг взлетят!...

— И я мечтаю тоже, будто я крылат,
Но жизнь реальная мне ставит шах и мат…

Черт! Меня! Дери! Как круто, как же круто! Славик — настоящий монстр!
— Славик! — кричу я, — Как же круто! Виталь, это Гарольд, сто пудов!
Виталик аплодирует:
— Браво, браво, Слав! Это натурально Гарольд. Пробы окончены, у тебя новый партнер, Верочка!


Реверс:

Репетиции в здании ДК Связи заканчиваются примерно в десять. Актеры «Мельницы» вывалились из дверей служебного входа, шумно обсуждая что-то крайне важное. Следом за ними вылетела небольшая кучка танцоров из шоу-балета «Рапсодия». Эти не задерживались на ступеньках возле урны, поскольку не курят. Следом вышли еще какие-то «люди искусства», кто их разберет в темноте.

Влад Каминский, автор и фронтмен группы Silver Solid, известный в Энске музыкант, закурил и улыбнулся. Август закончился, начался сентябрь. Гастроли по пяти областным центрам обещают быть клевыми. Ударник Пашка обещает не пить во время этих самых гастролей. Синоптики обещают теплынь до двадцатых чисел. Минздрав обещает рак легких. Все обещают, обещают…



Влад потер руками лицо и снова улыбнулся. Теплый вечер был совсем летним, обыватели спешили скорее домой в объятия семьи и телевизора, по проспекту проехала скорая, мигая огнями и подвывая сиреной. Желтый лист сорвался с клена и медленно опустился на асфальт у ног Влада. Он выбросил окурок, подхватил гитару и пошел к машине.