Страсть...Как часто мы теряем голову от этого испепеляющего чувства...И что делать, когда на карту поставлено все: положение в свете, богатство, собственная совесть. Откажется ли графиня от привелегий и титулов ради любви к другу детства или рассудок возьмет верх над порывами сердца? Ответы можно найти лишь на страницах сериала, пройдя по историческим дебрям того времени. Желаю удачного путешествия в прекрасный 18 век!
Новый персонаж! Да еще такая таинственная особа. Какая же роль отведена? Похоже, что она прочно засядет в мыслях Волотова. И, вроде бы, он тоже ей приглянулся :) Как всегда восхищают декорации - как же всё это красиво! TS2. Династия БерринтонСимы для TS2
Даже сильные люди, к коим причислял себя Павел Петрович, иногда, имеют свойство ломаться под тяжестью обстоятельств. Честно, Волотов и сам не понимал, почему публичное порицание в театре из уст дамы, не достойной ничего кроме отвращения, стало последней каплей. Вот уже неделю Волотов не расставался с бутылкой. Каждое утро начиналось с опохмеления шампанским, день продолжался употреблением наливочки, а заканчивался в притоне разврата под водочку. Кто, действительно радовался таким переменам в дворянине, так это Ребекка. С пьяного невменяемого клиента дама, если ее можно так назвать, получала немалый доход. Каждое утро Волотов испытывал наивысшее отвращение к себе, глядя в зеркало. Ненавидел себя за слабость и клялся, что нынче все будет иначе. Но это самое отвращение и неприятие себя и толкало Павла Петровича вновь к бутылке, к иллюзорной возможности забыть о своем позоре. Обман рассеивался к утру, оставляя лишь злость и новое разочарование. Получался замкнутый круг. Волотов понимал, что его поведение не пристало даже холопу, не то что дворянину, но сил что-либо изменить не было. Один день сменял другой, но запойное буйство не думало заканчиваться. И тут...случилось событие, подобное грому среди ясного неба. Утром визит Павлу Петровичу нанес полицмейстер. Вяземский Никодим Иванович был весьма статен, несмотря на свой далеко не юный возраст. Костюм гостя подчеркивал его военную выправку, которая присуща всем офицерам даже тем, кто давно оставил службу Отечеству. Наряд его был лаконичен, строг, но в меру торжественен. Парадность одеянию придавал бордовый бархатный камзол, отороченный золотой парчой, который примирял между собой красно-коричневые панталоны и темно-синий кафтан. Некое щегольство выдавал лишь элегантно повязанный платок цвета игристого шампаня. Лицо полицмейстера, умудренное опытом, говорило о том, что в жизни его обладателю пришлось познать много горя, но не меньше было прожито и радостных событий. О первом свидетельствовали темные круги под глазами и впалые скулы, о втором - многочисленные морщинки вокруг глаз, что бывают лишь у людей, имеющих добродушный нрав. Самой выдающейся частью лица был нос. Контуры его четкие, словно выточенные из мрамора скульптором. Прямой и красивый. Он был среднего размера, но выделялся на фоне маленького и аккуратного, почти детского, рта. Глаза были невыразительные, блеклые, что еще более подчеркивалось массивными выцветшими бровями, которые были абсолютно не различимы уже с расстояния вытянутой руки. Густые с благородной сединой волосы обрамляли лицо, придавая ему еще больше мужества и решимости. Вяземский в отличие от многих своих ровесников не носил париков и гордился сединами.
Будь граф птицей иного полета, то давно бы уже оказался за решеткой по дороге в Сибирь, но глава полицейского управления побаивался власть имущих, к коим он относил всех дворян с серьезными связями с высокопоставленными особами. Потому он не решился вызывать Волотова к себе на допрос, и нанес ему личный визит для разговора по душам. Да, и где это видано позорить честное имя дворянина подобными приглашениями в управление из-за таких вот особ. "Стало одной меньше и слава Богу!"- думал полицмейстер. Но долг велел ему наказать виновного в убийстве. Хозяйка трактира - некая Хельга показала, что накануне убиенная уехала с зачастившим к ней графом Волотовым. Ростовщик, что сдавал Ребекке комнату, пояснил, что слышал, как его постоялица истошно кричала и бранилась с гостем. Утром жена ростовщика обнаружила мертвую девицу. Она, иногда, прибирала комнату постоялицы. Ребекка была задушена мужским шейным платком, о чем свидетельствовали багрово-синие полосы вокруг шеи. Других следов борьбы на теле убитой не было. Сама она была во срамном виде, почти голая. Все свидетельствовало о том, что девицу с совершившим преступление связывали близкие бесстыжие отношения. Картина места преступления потрясла видавшего многое на своем веку полицмейстера. Поразила она его не жестокостью или бесчеловечностью, которую он, иногда, наблюдал за свою карьеру, а наоборот умиротворенной красотой. Задушенная девица возлежала на массивной дубовой кровати, которая была застлана покрывалом, сшитым из медвежьих шкур. Руки распластаны в противоположные стороны и подняты над головой. Пальцы на кистях согнуты, словно девица намеревалась впиться, как кошка, острыми коготками в обидчика. Под шеей лежал мужской шелковый платок серебристого цвета. Такие, обычно, повязывают благородные франты, собираясь на светский раут. Но поразило во всей этой картине Вяземского не неестественная поза убитой, не купеческая роскошь, с которой была комната обставлена. Ему глубоко в душу впечаталось лицо убитой. Оно ничем не отличалось от лиц живых людей. Это было жутко. Казалось, девица прилегла отдохнуть и вот-вот поднимется со словами приветствия. При ближайшем рассмотрении стало ясно, что сей эффект был вызван отсутствием мертвенной бледности, свойственной покойникам, ведь щеки девицы от души были нарумянены. Да и губы не посинели, так как с лихвой напомажены. С помощью нехитрых женских штучек убитой удалось обмануть смерть, и она не смогла позаимствовать красоту несчастной. Девица была так же свежа, прекрасна и молода, что и при своей жизни. Вот это то и поразило Вяземского.
Граф принял полицмейстера в гостиной, приказав служанке чаю принести. Никодим Иванович пристально осмотрел Волотова и почти сразу сделал вывод, что он запойный. Не слишком праведный образ жизни дворянина выдавали мешки под глазами и обрюзгшее лицо. Ни то, ни другое не смогла замаскировать дорогая пудра, что обильно покрывала лицо. Она делала ситуацию еще плачевней, так как придавала лику неестественную белизну и из-за слишком плотного ее нанесения смотрелась на лице, как маскарадная маска. Парфюмерная композиция французского одеколона тоже была не способна скрыть запах табака и пары алкоголя.
Все в виде хозяина дома выдавало тот факт, что сборы осуществлены на скорую руку и гостей никто не ждал. Волосы небрежно собраны в хвост на затылке, исключая пару непослушных прядей, что выбились из него и свисали на лоб. Ворот белой рубахи расстегнут и обнажает нагую грудь. Поверх накинут черный суконный кафтан, отделанный лентой из бордовой и золотой парчи, которые переплетались в замысловатый узор. Патлалоны, принадлежавшие данному костюму, заправлены в высокие кожаные сапоги того же цвета. Выбор сей обуви, очевидно, экономил время, которое в противном случае пришлось бы потратить на надевание чулок. Павел Петрович сидел напротив Вяземского и не решался начать беседу, гадая, что могло привести представителя правопорядка в его дом, да еще и в такую рань. Собственные мысли и предположения по данному поводу холодили душу и бросали Волотова в ледяной пот. Он напрочь не помнил вчерашний вечер и подозрения о возможном бесчестном поступке с его стороны, подкрепленные визитом полицмейстера, терзали графа. Никодим Иванович решил, что хватит кота за хвост тянуть и приступил к делу: - Павел Петрович, вы вчера навещали вашу ... знакомую Ребекку Вайс? По спине Волотова пробежали противные липкие мурашки.
- Допустим, - ответил он уклончиво, не подтверждая и не опровергая данный факт. Правда же состояла в том, что граф сам не ведал, был ли он у девицы намедни. Все дни и вечера смешались для него в один и ему трудно было определиться, какие события произошли вчера, а которым минула неделя. Вяземский вопросительно приподнял правую бровь. - Хорошо, допустим. Вы знаете, что озвученную даму задушили вчера вечером. Вам есть что сказать по этому поводу, Павел Петрович? Волотов побелел, как покойник, даже слои наложенной на лицо пудры не смогли скрыть сей факт. - Боже мой! - в ужасе воскликнул он, вскочил с места и стал расхаживать взад и вперед по комнате, стараясь вычленить из общего сумбура в голове события вчерашнего вечера...
Около 8 или 9 вечера Волотов отправился в трактир на Вознесенской. Он был уже порядком навеселе, но на ногах еще держался твердо. Там, уговорив графин водки на пару с каким то незнакомым субъектом, его устойчивость на грешной земле заметно пошатнулась.
Качало его не хуже, чем на корабле во время шторма. Он даже чуть шею себе не сломал, когда в экипаж садился. Если бы не поддерживающая его бренное тело Ребекка, то так бы непременно и случилось. Поехали они в комнату, что Павел Петрович для нее снимал. Комнаты над трактиром Волотов никогда не жаловал из-за всякого отрепья, что там ошивалось. Очнулся Павел Петрович в той самой спальне от приступа подступившей к горлу дурноты и узрел, что дама сердца изволила в его кошеле хозяйничать. Он давно подозревал, что девица его обкрадывает, а тут можно сказать за руку поймал. Естественно сие обстоятельство вывело из себя графа. Они повздорили. Так жестко, что Павел Петрович решил, что ноги его более подле Ребекки не будет. Девица сначала верещала, что не ценит ее барин раз денег пожалел. Дескать для него сия сумма, что другим копейка. От такой наглости Волотов даже растерялся. Она не только не пыталась оправдаться за воровство, но его же обвиняла в нем, что именно скряжничество любовника и вынудило бесстыдницу себя вести подобным образом. И это при том, что щедрость графа в отношении девицы не знала границ. Ее коллеги и пятой доли такого вознаграждения с клиентов не имели. Увидев же, как переменился в лице ее попечитель, она сразу смекнула, что может потерять стабильный доход, начала истошно причитать, валяясь в ногах: - Павлуша! Да полно вам, чего вы гневаетесь?! Простите меня дуру непутевую...Благодетель вы мой! Родненький! Простите Бога ради! От столь отвратительного лицемерия Волотова чуть не стошнило.
А потому он оттолкнул кинувшуюся к нему жрицу любви и вышел вон. Она еще долго бежала за ним в исподнем белье, вплоть до самой кареты. Сию историю Волотов и поведал полицмейстеру. Никодим Иванович внимательно выслушал собеседника, а потом уточнил: - Стало быть кучер ваш может подтвердить то, что вы мне сейчас поведать изволили? Волотов с интересом посмотрел на Вяземского, словно удивленный, что его слово нуждается в подтверждении, и пояснил: - Нет. Не может. Так как экипаж был городской. Я извозчика взять решил. А мой кучер к утру должен был явиться, чтобы меня домой свести. Не мог же я предположить, что решу среди ночи восвояси податься. Никодим Иванович помрачнел, помолчал какое-то время, но все же решился спросить: - Вы уверенны, что все именно так было? Граф вскипел: - Да, что вы себе позволяете?! За кого вы меня принимаете?! Я - дворянин, боевой офицер... - Насколько мне известно, вас разжаловали, - спокойно констатировал полицмейстер. Волотов задохнулся в порыве ярости. - Вон, подите вон! - выкрикнул он с придыханием.
Но Никодим Иванович и бровью не повел, не то что иными частями тела. Он лишь спокойно и доброжелательно разъяснил ситуацию: - Павел Петрович, я глубоко уважаю ваши заслуги перед Отечеством и только потому решился на нашу дружескую беседу у вас дома. Но сами понимаете, что обстоятельства дела весьма сомнительны. И если вы не развеете моих подозрений я буду вынужден сопроводить вас в казенные стены для допроса. Волотов снова занял свое прежнее место на стуле супротив полицмейстера и, обхватив голову руками, воскликнул: - Какой позор!
Последний жест графа полный отчаяния тронул Вяземского, и он с сочувствием проговорил: - Ну, полно, полно, Павел Петрович, слезами горю не поможешь. Я верю вам. Волотов искоса поглядел на гостя, сомневаясь в искренности его слов. - Ситуацию относительно вашего в ней участия мы прояснили. Но ежели все так, как вы говорить изволите, то кто же сие с девицей сотворил? - Не знаю, - зло пробурчал все еще раздосадованный Волотов.
- А у Ребекки этой враги были, недоброжелатели какие? - не унимался Никодим Иванович. Павел Петрович вскочил на ноги и принялся снова по комнате расхаживать. - Да, почем я знаю! - в отчаянии заламывал граф руки.
Вяземский тяжело вздохнул. - Знаете, Павел Петрович, вы мне покойного сына напоминаете, - проговорил с отеческой заботой полицмейстер. - Такой же горячий, аки самовар на плите. Чуть что взрываетесь, будто бочка пороха. На лице Волотова отразилась горькая усмешка. - Вот натворите делов, а потом сами не знаете, как их расхлебывать. Эх, молодо - зелено, - сказал с сочувствием гость. - Никодим Иванович, клянусь вам. Богом клянусь, - в исступлении взывал Волотов к чувствам полицмейстера. - Да, верю я вам, граф. Верю. Только вот веру то, голубчик, к делу не пришьешь...
- И что же мне делать теперь?! -Извозчика вашего попробуйте найти. Вдруг вспомнит вас. Из Петербурга покуда не уезжать, покамест нехристя этого не сыщем. Хотя, думается, и на самой девице вина есть немалая. - О чем вы? - О моральном облике убиенной. Волотову вдруг не по себе стало от осознания того, что сидящий перед ним человек, только что распинавший его за глупости и столь напомнивший ему покойного отца, может быть столь низок. Человек долг которого велит вершить правосудие и нести защиту обиженным встает на сторону нелюдя, осуждая его жертву. Это открытие настолько Волотова поразило, что он не смог скрыть своего ужаса и отвращения, что немедля отразилось на его лице. Все внутреннее естество графа требовало немедля выставить вон и никогда более не видеть мерзкого, никчемного человека, способного убийцу оправдать. И лишь здравый смысл твердил иное:"Опомнись, от этого человека зависит твоя честь и будущее!", но от доводов рассудка стало еще более мерзко. Правила хорошего тона велели Волотову поблагодарить полицмейстера за оказанное ему доверие, но язык не слушался произносить слова жуткого лицемерия. И Волотов сдался: - Никодим Иванович, не смеете вы осуждать незнакомую женщину. Да, Ребекка не была святой особой. Но кто без греха? Вяземский невесело усмехнулся одними уголками губ. - Не убивали вы ее, Павел Петрович. Не могли вы! Слишком честности в вас много. Тяжело таким людям на свете жить, - констатировал гость. - Во мне? Честности? - удивился Волотов, - Интересно, что бы вы тогда о моем друге сказали, ежели бы его увидели. Вот уж кто ходячая открытая книга! - Не судите меня, Павел Петрович, строго, что девицу вашу не жалею. Служба наша сердце очерствляет. Без этого никак, а то хоть в пору в петлю лезть. Как насмотришься на всех этих нелюдей. И подумаешь, да когда же ужасу сему придет конец на Земле?! - тяжело вздохнул Вяземский. - И вы меня простите , Никодим Иванович, Бога ради, - искренне от всего сердца попросил Волотов. Полицмейстеру вдруг захотелось обнять юношу, крепко-крепко прижать к себе, как родного сына. Так он напомнил отцу родную душу, что в глазах гостя застыли слезы.
Словно извиняясь за свою минуту слабости Никодим Иванович сказал: - Не обессудьте, Павел Петрович, но я из-за такой вот девицы единственного сына лишился. Дружок ее нож - кровиночке моей под ребро в пьяной драке. Он - в земле сырой, убивец - на каторге, а девица и дальше по свету белому порхает, - Никодим Иванович тяжело вздохнул и продолжил поучительным тоном.- За ум вам надо взяться. Жениться, детишек завести...и жизнь заиграет иными красками. А бутылка еще никого до добра не доводила. Волотов вспыхнул от стыда, и легкий румянец лег ему на щеки.
Вяземский поднялся и сказал: - Вынужден откланяться. Служба-с. - Никодим Иванович, вы уж меня держите в курсе дела. И ежели сыщите убивца... - Не ежели, а когда сыщем нехристя, сообщу вам, - сказал, как о само собой разумеющемся факте полицмейстер. - Премного буду благодарен, - воодушевился Волотов. - Всего доброго, Павел Петрович. Но если еще в гости к вам зайду, не обессудьте. - Что вы? Что вы? Я буду рад вам! - искренне признался граф.
И сие было чистой правдой. За короткую беседу полицмейстеру удалось расположить к себе графа, напомнив своим поведением о покойном отце. И пусть воспоминание это отозвалось тупой болью в сердце Павла Петровича, разбередив рану от невосполнимой утраты родного человека, и лишний раз подчеркнуло царящее в его нынешней жизни одиночество. Но оно стало тем самым необходимым ударом родительской розги, что поставил его на путь истинный и вернул к праведной жизни.
Сообщение отредактировал sestra - Воскресенье, 16.10.2016, 18:34
