не буду никому отвечать, ведь никто не задал интригующих вопросов, но все просто огромное всем спасибо за отзывы!
________________________
5. 奇怪 it is strange (это странно)
Он выглядел неприлично огромным, а я слишком маленькой и тянула к нему руку, зовя на помощь. Он смотрел на меня очень нежно и ласково, немного улыбался, но даже с такого расстояния была видна капелька тоски в его глазах. Он смотрел на меня так, словно я немедленно умру, или уже мертва. Причем, очень давно мертва. Я смотрела в эти его искрящиеся скорбью глаза и не могла понять отчего он так грустит, но потом догадалась, что он не видит меня и трогает рукой эту густую пустоту, пытаясь найти меня в ней. Он звал меня по имени, не прекращая идти в мою сторону, но все это было бесполезно, ведь с каждым шагом он только сильнее отдалялся. Я не выдержала и заплакала, ноги подкосились от навалившейся безнадеги. Я чуть было не упала на колени, но превозмогая нахлынувшее волной отчаяние, я все равно стоически продолжала держаться на ногах, безуспешно пытаясь сделать шаг навстречу. Ноги не слушались меня, мне вообще казалось, что это чужое тело. Только он был таким родным, он был даже ближе, чем я сама к себе, не смотря на то, что физически он был столь далеко, в бесконечной недосягаемости. В этом безвыходном положении мне только и оставалось, что громко кричать без надежды быть услышанной да рыдать во весь голос от одиночества.
Я проснулась и рывком села на постели; остатки мерзкого сна слетали с моих ресниц так же стремительно, как пыль в лучах весеннего солнца. Посмотрев на свои ладони, закрыла ими лицо, которое оказалось в слезах: я действительно рыдала во сне. Не знаю, сколько я так сидела, глядя в одну точку и пытаясь осознать что такое мне наснилось, и как это понимать. Но зыбкое чувство непроходимого одиночества осталось и потихоньку сверлило внутри моего сердца огромную дырку буровой установкой. Внезапно с комода упала книга. Я резко повернула голову на глухой звук ударившегося об деревянный пол переплета книги. Это была не моя книга: я не читаю любовные романчики с закосом под историческую драму. Я тупо смотрела на книгу и тщетно пыталась понять откуда она взялась у меня дома.
— Все в порядке,— прошептала я себе под нос, глубоко вдыхая. Но в этот момент я уже успела понять, что не могла здесь находиться. Мы ведь вчера сняли номер в отеле на Чуншань-Роад*, и я физически не могла проснуться здесь, если, конечно, не начала передвигаться во сне по малознакомому городу. Кое-как заставив себя подняться с постели, я стянула с себя влажную ночную сорочку и отправилась в ванную. Тело ломило, как с похмелья, в голове, в правом виске пульсировала острая боль. Создалось впечатление, что вчера мне под череп загоняли ржавые гвозди и забыли их вытащить. Я подошла к зеркалу и взглянула на собственное отражение: спутанные волосы, совершенно сумасшедший взгляд и разбитая губа. Решив проверить теорию о забивании гвоздей, я запустила пальцы в волосы и попыталась их тихонечко расправить. Где-то в районе затылка я нащупала нечто металлическое, похожее на шляпку шурупа или чего-то такого в этом духе.
Я с ужасом отняла руку и увидела на пальцах кровь, но больно не было, поэтому я решила потрогать злополучную железку в моем затылке еще разок и более основательно. Через пару моментов, поняв, что за этими спутавшимися волосами я не смогу ничего понять, я метнулась на кухню за ножницами и выстригла волосы с затылка. Со вздохами и кряхтением, я все-таки вытащила кривой гвоздик, похожий на обычный мебельный: маленькая круглая шляпка овальной формы, которая слегка сплющивается при забивании, сам гвоздь небольшой длины, сантиметра полтора. Я удивленно смотрела на находку из своей головы где-то с минуту, показавшейся мне отвратительной вечностью. Начало казаться, что гвоздь ползет по моей ладони и, впитывая кровь, нагревается. Когда он стал таким красным, что я почувствовала запах паленой кожи — но, как ни странно, не боль — я быстро выкинула адскую железку в унитаз и нажала на слив. Вода зашумела, унося с собой моего обидчика. — Металлические гвозди-вши…— пробормотала я и, посмотрев в зеркало, вновь схватилась за ножницы. Пора было привести свою голову в порядок. Кое-как сравняв остальные волосы с уже отрезанными, я взглянула на результат: теперь я похожа на мальчишку — моя импровизированная стрижка получилась слишком короткой, даже у мужа волосы длинее.
Отгоняя от себя мысли о гвозде, который кто-то не поленился забить в мою несчастную черепушку, я села на диван и, сложив руки на коленях, озиралась по сторонам в ожидании нового подвоха. Но в квартире было удручающее тихо, и делать совершенно ничего не хотелось, разве что напиться или хотя бы покурить. А я ведь бросила пять лет назад, потому что в определенный момент меня начало тошнить от вкуса табака. Мне очень нравился сам процесс, а эфемерный белый дым я считала очень красивым, почти самостоятельным произведением искусства. Я немного скучала по сигаретам, но перспектива выворачиваться на изнанку после каждой затяжки меня совершенно не прельщала. За этими размышлениями я не заметила, как входная дверь открылась и на пороге показался мой прекрасный принц с горой белых коней, распиханных по карманам. — Привет,— коротко сказал он, невозмутимо забираясь на диван рядом со мной и укладывая голову ко мне на колени,— что ты сделала со своими волосами? — Я состригла их. Сама. Кухонными ножницами.
— Но зачем? — Как мы сюда попали? Я абсолютно точно помню, что я просила снять номер в отеле,— негромко проговорила я, игнорируя его вопрос. — Да, но потом ты разбудила меня среди ночи с какими-то совершенно бешеными глазами и попросила отвезти тебя домой. Я, конечно, удивился, попытался поспорить, мол, давай утром, но ты была непреклонна и даже попыталась устроить истерику. Разумеется, я не устоял перед твоими «чарами»— спокойно ответил он, сделав вид, что никаких вопросов ранее он не задавал. Мне подумалось, что какой-то он слишком мягкий и податливый, словно не способный настоять на удовлетворении собственного любопытства. — Я не помню этого совершенно…
— И даже безумный секс не помнишь? Ты как с цепи сорвалась тогда,— пробормотал он то ли вопрошая, то ли констатируя факт. В моей голове мелькнули какие-то картинки его ключиц, напряженных мышц рук и дрожащих от наслаждения век. Почему-то при всем этом создавалось впечатление, что… это не я! Это кто-то другой внутри.
— Словно ты меня трахала, а не наоборот, помнишь? Ты вела себя, как мужик, даром что в юбке,— пробормотал он. Картинки снова замелькали: мы с раскаленными телами, прижимались и отталкивались друг от друга столь яростно и часто, как будто от этого зависела если не гибель всего мира, то, как минимум, наши жизни. Его нежные пальцы, судорожно скользящие по моим бедрам и лопаткам, сильные плечи, которые я кусала до крови. Но он не обращал внимания, будто это было нормально и так происходило всегда. И навязчивая мысль, червоточиной изнутри, что кроме нас там был кто-то еще, заставляла двигаться еще быстрее, еще жестче, бурно и до потери сознания. Новая картинка: я остервенело кусаю его за шею и, чувствуя кровь, прошу его ударить меня. Сначала он легонько хлопает меня по щеке, тогда я бью его наотмашь по лицу и прошу: «пожалуйста». Он ударяет сильнее, я отвечаю тем же и снова вежливо прошу. Так повторяется до тех пор, пока мне не понравится удар. И вновь я причиняю ему боль, пока он не сделает того, чего я так желаю.
Я вспоминала все это и ужасалась. Словно это были не мы, а какие-то чужие и очень жестокие люди. Кто-то другой внутри нас делал все это друг с другом, воспользовавшись нашими телами. — Как… это вообще могло случиться? Ч-ч-что это вообще было?— горло неожиданно пересохло, и я смогла лишь прохрипеть вопросы. — Не знаю, наверное, то самое местное проклятье. — А тебе… тебе понравилось вчера? — Я не хотел тебя бить, правда. Но что-то в этом было. Хотя, признаться, такое чувство, словно я посмотрел кино от первого лица с эффектом присутствия, что это был не я, и ты была не ты. Как совершенно чужие люди, понимаешь? — Понимаю,— ответила я, вскочив с дивана,— но вообще, это бред какой-то. Он встал следом и подошел ко мне, отлично понимая, что я на грани истерики. — Эй, все будет хорошо. Я не знаю, каким образом мы справимся с этим, но обязательно справимся, слышишь?
— Ты серьезно так думаешь? — Я обещаю тебе. — Нельзя обещать таких вещей. Ты не знаешь, что произойдет дальше. Ты не знаешь даже, что произойдет завтра или через два часа!— воскликнула я, освободившись из его рук. Я подошла к кухонным полками и открыла первую попавшуюся. На самом виду лежала пачка сигарет и спичечный коробок. Чиркнув спичкой, я с удовольствием затянулась в первый раз за пять лет, но не почувствовала никакой тошноты.
__________ *Аналог Нью-Йоркского Бродвея, что делит город пополам. ** Да-да, автор безуспешно бросает курить( Бонусы к серии: первый, второй. Внимание! Размер бонусных картинок достаточно большой.
Сообщение отредактировал Aisgil - Четверг, 21.07.2011, 00:51
Сидя на кровати в страшной комнате с выкрашенными в яркий зеленый цвет стенами, я мерзла и ежилась от страха. Ветер, ворвавшийся в разбитое окно, трепал мои волосы, принося мусор в лучах света. Мне казалось, что я там есть, но при этом меня не оставляло ощущение, что меня там не было. Я исчезала и появлялась, как мерцает свет лампочки, которая должна вот-вот перегореть. Все окружающие меня предметы, кроме ярко-зеленой стены, были размыты словно в мареве, похожем на туман в моей голове. Я сама была словно облако дыма — и есть, и нет в звенящей тишине. Половицы не скрипели, пружины кровати хранили молчание, а лампочка в старой разбитой лампе образца сороковых работала на удивление бесшумно, несмотря на ее неровно пульсирующий свет. Вдруг послышался какой-то жуткий свист, как будто густой воздух медленно разрезали какие-то острые предметы, вроде ножей или стилетов.
Инстинктивно я сразу же попыталась укрыться за ржавой металлической кроватью с полусгнившим матрасом. Ножницы медленно, и в тоже время быстро, пролетали над моей головой, легко входя в стенку, напротив которой я недавно сидела. Стало мучительно больно. Наверное, какие-то из ножниц все-таки достали до моей спины и вонзились в несуществующее тело. И не покидало ощущение, что эти древние, покрытые коррозией ножницы быстро вращались в моей незащищенной спине.
Когда я почти докурила первую свою сигарету после пятилетнего перерыва, мой карман запел голосом мультяшного крокодила и завибрировал. Нажав зеленую кнопку, я поднесла трубку к уху и, не успев ответить, повернулась на звук открывающейся двери. На пороге застыл мой суженый с ухмылкой ужасного обманщика на устах. Опешив от неожиданности, я бросила окурок в раковину и двинулась прямо на него. С каждым его медленным шагом ко мне навстречу, улыбка таяла, почти физически сползая с его лица. — Тебе не понравился сюрприз?— растерянно спросил он, отведя руку с небольшим, но миленьким букетиком из-за спины куда-то в сторону. — Когда ты успел уйти и вернуться?— ответила я вопросом на вопрос. — Как это?— опешил он. Внезапно я подумала о том, что иногда он все-таки теряет самообладание и не может контролировать ситуацию. Наверное, он становится обычным человеком, когда уходит с работы. Что-то типа оборотня. Представив себе эту картину, я нервно хихикнула и отвела взгляд, уставившись на дверной косяк позади мужчины. — Я же не приходил еще, дела были, смог сбежать от работы только сейчас,— он бросил букет на пол, поняв, что я им совершенно не заинтересовалась, и попытался меня приобнять.— Да что с тобой? Я не знаю, почему я увернулась от его рук, в голове был туман и в нем терялись мысли, словно какие-нибудь сказочные ежики. Нестерпимо хотелось курить, поэтому, резко развернувшись, я пошла обратно к средней кухонной полке. Но на столике и в самой полке, которая по-прежнему была открыта, стояли только соль и специи. Ни маленьких самолетных бутылочек с виски, ни сигарет. Удивленная, я заглянула в раковину, в которую, как я считала, был выкинут окурок, но и там оказалось девственно чисто.
— Слушай, тут табаком пахнет?— спросила я у мужа, который обескуражено наблюдал за моими хаотичными действиями. — Нет, зато бутылка из-под пива стоит на столе. И футбол на ноутбуке,— протянул он с круглыми глазами, уже успев устроиться на диване и осмотреть обстановку. — Так, стоп,— тихо сказала я сама себе,— что за бред? — Чего? — Не, я так.… Просто мысли вслух,— ответила я и понеслась в ванную. Ничего не изменилось со вчерашнего дня: волосы по-прежнему длинные, на мне фиолетовые балетки, брюки и футболка. Не веря своим глазам, я метнулась обратно и спросила какое нынче число. По невозмутимому ответу мужа, выходило, что сегодня действительно двадцать третье и этих двух сумасшедших дней просто не было. — Я… я не понимаю, что происходит,— я схватила его за запястье и заглянула во внимательные карие глаза. — Я, признаться, тоже мало что понимаю,— ответил он. Страх и напряжение на его лице стремительно набирали обороты. Некоторое время мы сидели в молчании. Я тщетно пыталась понять что это было, и что все это может означать. А он… не знаю, о чем думал он. — Со мной что-то происходит. Что-то нехорошее. Я, наверное, да, такое вполне возможно, что… я схожу с ума,— запинаясь, я еле выплюнула эти слова, не решаясь признаться в таком варианте развития событий даже себе, не то, что высказать вслух. — Эй, а что такое? Ты можешь мне более-менее разъяснить с чего ты сделала такие выводы? Нет, я, конечно, вижу изменения в твоем поведении, и еще вчера, когда мы гуляли по городу, ты была совсем другим человеком. А тут эта паника… Я в растерянности. — Я тоже. Возможно, что ты прав. Это местное проклятье от той бабки, оно совсем не выдумка и действительно меняет меня. — Я тебе еще ничего не говорил про это,— недоверчиво сказал он,— и только пару часов назад узнал о содержимом записки. Меня больше беспокоит то, что ты сейчас абсолютно права. Хотя ты ведь никак не могла узнать этого. — Не знаю каким образом, но я прожила на два дня больше, чем следовало. А ты своим приходом вернул меня в условное прошлое. Этот день уже был, но был он другим. Я нашла гвоздь в своей голове и обрезала волосы, а до этого происходило что-то совершенно несусветное, что ты отвез меня в отель, потому что я не могла находиться в этой квартире, она пугала меня. Ох, я не понимаю, как это можно доходчиво объяснить, ведь я сама в смятении. Я ужасно боюсь, милый,— я крепко сжала его запястье,— как никогда в жизни не боялась. Это не страх даже, а какой-то нечеловеческий ужас от того, что в моей голове все к чертям перемешалось. — М-м-м, ну раз ты не можешь привести мысли в порядок вслух, то, возможно, удастся упорядочить их на бумаге? — Ага, а потом мы с тобой будем проводить «работу над ошибками» и ты вычеркнешь все то, чего не было,— попыталась пошутить я. — Неплохой вариант. Если не поможет разобраться в себе, то тогда придется обратиться к специалистам. Я знаю, как ты не любишь врачей,— предупредил он мой вопрос и поспешил заверить, что все будет в порядке:— но это крайняя мера. — Ты меня успокоил,— облегченно вздохнула я,— может, просто из-за стресса с переездом, я приняла плоды собственного воображения за реальные события? — Не уверен, что так бывает, но чем черт не шутит. Может статься, что ты неплохую книгу напишешь с таким-то воображением. Это я намекаю, что записями все же стоит заняться,— усмехнулся он. Вместо ответа я лишь кивнула и уткнулась носом в его плечо. Мне совсем не хотелось доставлять ему лишних проблем, и эти несуществующие вещи оказались совершенно некстати. — Я пойду наверну кружок вокруг дома, ладно?— неожиданное желание хоть на какое-то время остаться одной взяло надо мной верх в считанные мгновения.— Очень хочется пройтись. — Мы могли бы пойти вместе,— недоуменно возразил он. — Я хочу немного подумать на свежем воздухе. — Ну тогда возьми с собой телефон.
У этих стен есть глаза, они смотрели на меня пронзительно, их огромные черные зрачки пульсировали в такт белому шуму из динамиков сломанного телевизора. Серая комната с глазами, которые смотрят не просто на меня, а ко мне в душу, прожигая в моем теле вполне ощутимые дыры. Воняло затхлостью, плесенью, сыростью и паленой кожей. Было нестерпимо больно. Прижав пальцы к вискам, я крепко зажмурилась и шептала одно и тоже тысячу раз, срываясь с шепота в рев: — Прекрати, перестань, не смотри… прекрати, перестань… не смотри на меня! Прекрати…
Вдруг моего плеча коснулась теплая ладонь. Настолько горячая, что обжигала не хуже этих глаз, нарисованных на стенах чьей-то детской несмелой рукой. Я открыла глаза и посмотрела в его лицо, это был он — мой мужчина, мой спаситель. Я прижалась к нему всем телом, опуская взгляд, а телевизор перестал шуметь, только мерцал в кромешной темноте комнаты, с единственным и то наглухо заколоченным окном. Теперь глаза смотрели на нас обоих, мужчина напрягся, одной рукой обнимая меня, в безуспешной попытке снять напряжение с моего искалеченного тела. Он открывал и закрывал рот, буравя меня паническим взглядом, но словно не мог ничего сказать, будто его голосовые связки никогда не работали. Я только и могла, что испуганно на него смотреть, а в голове вертелись все те же мысли «прекрати, перестань… не смотри на меня…».
Я села на тротуарный бордюр позади дома, уронив лицо на ладони. Мне казалось, что я слышу какую-то музыку, что-то этническое или восточное, или черт его знает — никогда не разбиралась в музыке. Я думала о том, как теперь все будет, как мне справиться с этой неведомой чушью, навалившейся столь неожиданно, что сводит меня с ума. Хотя, наверное, все плохое случается неожиданно. — Ni meishi ba?— спросил меня приятный женский голос. Я подняла взгляд и оказалось, что девушка так же красива, как и ее голос. — I dont' understand*,— пожала плечами я, думая о том, что столь красивы бывают в основном филлипинки. Да, наверное, она и есть филлипинка. — Are you okay? Can I help you?**— спросила она. — What the hell is going on? I don't know if I'm ok,— пробормотала я, но тут же опомнилась.— No, no, never mind, I'm just thinkin' aloud***. Она стояла рядом, невероятно красивая и какая-то идеальная, вкусно пахнущая ванилью и медом. Настолько идеальная, что мне захотелось хорошенько врезать ей, чтобы хоть как-то скомпенсировать контраст между нами. Она, не подозревая о моих мыслях улыбалась во весь свой набор зубов ослепительной улыбкой, так и искренне и очаровательно, что я еле сдержалась, чтобы не выбить все ее зубы. Я даже не удивилась этой вспышке гнева, словно всегда была такой, и закричала: — Прекрати, перестань, не смотри… прекрати, перестань… не смотри на меня! __________ * Я не понимаю (англ.) ** Вы в порядке? Могу я чем-то помочь? (англ.) *** Да черте что происходит. Я не знаю, насколько я в порядке. Нет-нет, не берите в голову, это я так, рассуждаю вслух.
а долго еще у меня сообщения слипаться будут?
Сообщение отредактировал Aisgil - Суббота, 23.07.2011, 01:02
Aisgil, психоделический роман, однако. Первый и последний скрины вообще шикарные - хоть на рабочий стол вешать)) Моё творчество:
Made by Fortuna последнее обновление: Элегантное старинное платье Sim-art by Fortuna последнее обновление: "Призрак из сна" † Victor † - ужасы, триллер, драма, готика. Сезон 2, Глава 15 - Никогда... ФИНАЛ
— Ni meishi ba?— спросил меня приятный женский голос. Я подняла вгляд и поняла, что это опять произошло, я снова прожила на несколько мгновений дольше, чем надо было. Может, это что-то вроде дара предвидения? Чего делать не надо, а что надо? — I dont' understand*,— робко ответила я, глядя в светящееся благодетелью лицо той самой девушки, которую окрестила филиппинкой. — Are you okay? Can I help you?**— спросила она. Разговор повторялся слово в слово, но теперь я была уверена, что больше не закричу на нее, несмотря на то, что она по-прежнему выглядела слишком идеальной. Наверное, я сама хотела быть внешне такой же как она, а она действительно была очень красива. — Never mind, I'm fine***,— ответила я, улыбаясь популярной фразе из многочисленных голивудских киноклише. Думала, только бы она не ответила мне «okay», а то вообще по-идиотски сценарно получится. — Ну, раз так, то я тогда пойду,— сказала она, широко и искренне улыбаясь. От этих ее слов, я снова почувствовала обжигающую волну гнева, подкатывающую к горлу. Я никак не могла понять, отчего ее непритворная и красивая улыбка вызывает у меня столь сильные отрицательные эмоции. Сделав над собой усилие и все-таки сглотнув неприятный ком в горле, словно он был вполне материальным, я пристально посмотрела в ее темные глаза и попросила: — Не могли бы вы пройтись со мной немного? Видимо, вид мой был настолько жалок, что она сразу же согласно кивнула и протянула мне руку, чтобы я смогла подняться. Мы пошли вокруг дома в молчании, каждая из нас думала о своем, не решаясь вторгнуться в личное пространство другой. Украдкой я поглядывала на нее: изящные руки с тонкими пальцами пианистки, красивая матовая кожа, волнистые черные волосы, которые даже в полумраке ночи блестели как сумасшедшие, и потрясающая фигура сводили меня с ума. Она действительно была столь совершенной, что казалась ангельской куклой. Хотя нет, не куклой, ведь она прекрасно вписывалась в окружающий мир и выглядела куда более естественно, чем большинство людей.
С другой стороны, совсем безупречных людей не существует, даже в принципе быть не может. А посему должна быть в ней какая-то трещинка, излом, хотя бы маленькое, крохотное несовершенство, которое бы превратило ее из ангела в человека. Возможно, что девушка только выглядит безукоризненной и за этой кукольной внешностью таится в пластиковых внутренностях гниль. Но даже если в ней существует изъян, узнать о его существовании молча невозможно. А мне очень хотелось это выяснить, ведь вполне возможно, что узнав о червоточине внутри этой красотки, я пойму причину беспощадных приступов гнева, которые захлестывали меня при одном только взгляде на девушку. — Можно я?..— недоговорив, она взяла меня под руку. Я, конечно, удивилась, но противиться не стала. Это маленькое и странное сближение вполне могло приоткрыть завесу тайны над личностью моей новоиспеченной спутницы. — Я тебе нравлюсь?— неожиданно спросила я, расхрабрев от ее телесной близости. — Да, иначе бы не согласилась пройтись с тобой по этой улице,— пожала плечами она. — Расскажи мне о себе. Она удивленно повернулась, замедлив неспешный шаг, заглянула мне в глаза и спросила: — Зачем тебе это? Мы остановились прямо под фонарем. Улицы были пустынны — люди еще не успели хлынуть потоком наружу, пока что продолжая заниматься своими делами. Казалось, что в целом мире только мы вдвоем и нет больше никого, других просто не существует. Я чувствовала ее запах, она пахла натуральной ванилью, не такой, какая бывает в парфюмерных флакончиках, а той, что используют в кондитерской. Запах вкусных сдобных булочек — одной из немногочисленных радостей моего детства.
— Мне интересно узнать о тебе, мне кажется, что все это не просто так. Ты очень странная и как-то непонятно действуешь на меня,— быстро и смущенно затараторила я, выкладывая всю подноготную,— внутри какая-то буря противоречивых чувств. И чтобы разобраться с ними, мне хочется узнать о тебе хоть что-то… — Заткнись,— как-то утвердительно сказала филиппинка, отводя вгляд куда-то ниже моего подбородка и облизывая губы. — Что?— не понимая переспросила я. — Заткнись, не то я тебя поцелую,— ответила она с каменным выражением лица. Я сначала растерялась, но потом подумала, что эта нелепая и эпатажная угроза являлась скорее речевой ошибкой. Наверняка девушка не знала английский так же хорошо, как я, и вполне могла оговориться, сказав совсем не то, что имела в виду. — О чем ты вообще?.. Не дав мне договорить, она толкнула меня в тень за кольцо света от фонаря и прижала к ближайшей шероховатой стене, буравя пронзительным взглядом. Ее темные глаза быстро и беспокойно скользили по моему лицу. Внезапно меня передернуло, потому что глаза этой потрясающей девушки напомнили сон о комнате с тысячью глаз на стенах, которые прожигали вполне ощутимые дыры в теле.
— Перестань, что это за бред? Это же не смешно!— быстро проговорила я, и она незамедлительно привела в действие свою угрозу. Я ощутила запах ванили еще сильнее, он обволакивал меня, как сигаретный дым. Хрупкая с виду девушка с силой вжимала меня в обшарпанную стенку, теплоту и шероховатость которой я ощущала своими лопатками. Она крепко держала меня за запястье левой рукой, а другой рукой трогала меня, скользя вдоль по телу от плеча до бедра. Ее поцелуй был сладким, но не приторным, напоминая вкус булочек из далекого и несчастливого детства.
Я расслабилась и ответила ей через несколько мгновений, начиная получать удовольствие от ее внезапного порыва. Я обнимала ее свободной рукой, гладила волосы, легонько поцарапывая спину под эфемерной блузкой. Все еще продолжая держать мою руку, девушка запустила пальцы под мою футболку и пощипывала живот, переходя с резких страстных движений на нежные и плавные. Через какое-то время я, прерывисто дыша, высвободила свое запястье и отдалась эмоциональному исступлению без остатка, мне было сложно контролировать себя, да и не хотелось. Она, желая продолжения, увлекла меня в уютную подворотню с улицы, которая вот-вот должна была наполниться шумной толпой. Когда мы, держась за руки, достаточно делеко отошли от улицы, я прижала ее к высокому дереву и поцеловала, лаская ее упругую грудь и прикусывая губу. Когда она нежно, но настойчиво попыталась забраться ко мне в брюки, я уже изнывала от желания. Неровно дыша, я откинула ее волосы с нежной шеи и впилась зубами в кожу, в ответ она приглушенно застонала и чуть крепче сжала меня в своих сильных объятьях.
Развернув меня спиной к дереву, она вновь стала хозяйкой положения. Тогда я, словно в отместку, прикусила мочку ее уха, чуть не вырвав сережку-гвоздик с расшатанным замком, и спустилась ниже, к груди. Она обхватила мою голову руками и запустила тонкие пальцы, чуть влажные от возбуждения, в мои распущенные волосы. А потом коснулась моей левой ключицы. В том самом месте. Где начинались огромные жуткие шрамы, проходящие через бок до самого живота. Гнев, который какое-то время не подавал виду, выплыл наружу мощной волной и разлился по всему телу. В одно мгновение я разозлилась на филиппинку столь сильно, что даже кончики моих пальцев ненавидели ее. Инстинктивно резко отбросив девушку от себя так, что она упала, я снова поставила ее на ноги и держа за шиворот, ударила кулаком по лицу, шипя, да почти выплевывая слова, по-русски: — Не смей трогать мои шрамы, слышишь?!! Никогда не смей трогать мои шрамы!!! Она испуганно и непонимающе смотрела на меня, облокотясь на дерево, словно оно могло ее спасти и защитить, что еще больше меня раззадорило. А я, озверев в край, с садистским удовольствием врезала ей еще раз, продолжая орать одно и то же уже на всех известных мне языках: — Ne touchez pas à mes cicatrices!.. Jamais, vous entendez!.. Никто и никогда, ясно? Sie sind mein, nicht berühren… niemand kann! Don't touch my scars! Understand? Выкрикивая одно и то же бесконечное количество раз, в состоянии полного помрачения рассудка, я покрывала ее побоями, как пледом — методично и самозабвенно. Гнев, который я пыталась сдержать и подменить на страсть, стал чем-то самостоятельным, как новая часть тела и захлестнул меня с головой, не давая возможности одуматься, даже когда я слышала хруст ее ребер. Девушка, жалкая и беспомощная, неподвижно сидела и, облокотившись на дерево, тихонько скулила о прощении на тайванизе вперемешку с английским. В моих висках шумно стучала горячая кровь внезапно нахлынувшей злости, задавая ритм ударам, которые я наносила резко и с хорошего размаха. Только когда она, наконец, выставила перед собой руку в защитном и одновременно молящем о прощении жесте, я остановилась и, развернувшись, ушла. По дороге домой я заглянула в какую-то лавку и купила наугад пачку сигарет с зажигалкой. Закурила сразу же, с каждым разом все спокойнее и спокойнее выдыхая белый дым, но все равно не присмирев до конца. Я постоянно теребила футболку над тем самым местом, где начинались мои уродливые глубокие шрамы, скорее всего, даже расцарапала там кожу. И все думала: было ли это на самом деле? А если было, как правильнее стоило поступить? Врезать филиппинке сразу, чтобы она испугалась и ушла прочь или, быть может, сразу предупредить о том, что меня нельзя трогать за шрамы? Хотя обычно, я просто испуганно вздрагивала при прикосновении и, максимум, отскакивала в сторону, а не зверела, накидываясь на окружающих с кулаками. Зайдя в квартиру, я сразу пошла в душ, скидывая с себя мокрую от чужой крови и собственного пота одежду. Под тугими струями воды я, наконец, хоть как-то пришла в себя.
__________ * Я не понимаю (англ.) ** Вы в порядке? Могу я чем-то помочь? (англ.) *** Не беспокойтесь, я в порядке (англ.) Далее диалоги на английском сразу переведены на русский для удобства читателей.
Эти воспоминания, они душат меня, словно живые, их мерзкие влажные и холодные пальцы прикасаются к моей коже, вызывая груду мурашек. Они трогают меня за плечи мертвой хваткой впиваясь в плоть, держат так сильно, что кажется — сейчас мои кости сломаются, рассыпавшись на миллиарды песчинок. Они запутываются в моих волосах и ложатся на резину автомобильных покрышек, которые давят меня ежесекундно. Сердце стучит, отсчитывая секунды моих многочисленных ошибок и поражений, заставляя вспоминать больше, красочнее и сильнее. Хочется обхватить голову руками и, забившись в угол, накрыться ветошью, не выглядывать, в страхе быть найденной. Но от этих скольких ледяных пальцев воспоминаний никуда нельзя скрыться, просто не существует такого места на земле, где бы они меня не достали. И никогда не будет передышки, ведь я прекрасно понимаю: в том, что весь этот ужас происходил со мной, виновата только я — никто больше. И боль сожаления охватывает меня с новой силой, еще чуть-чуть и я начну задыхаться, расцарапывая свое горло руками, ломая ногти об ключицы, вырывая бесполезные волосы, чтобы хоть как-то начать дышать. Заменять эту чертову душевную боль физической, разрезать свои руки и бедра, только, чтобы эти воспоминания уже оставили меня, не трогали. Сломанные ногти и кровавые раны не спасут, не дадут даже передышки, я их даже не замечу, метаясь в собственных отражения страха, на гранях сумасшествия, раскрывая рот, как глупая рыба, в попытке глотнуть хоть немного воздуха. Я не могу дышать, я не умею, я разучилась, мне страшно и больно. И никуда не деться и не сбежать от этой ноющей безжалостной боли. Потому что она внутри.
Я курю десятую сигарету подряд, плечи и бедра расцарапаны, я вся в крови и мне безумно страшно. Я стряхиваю пепел на пол, потому что у меня нет пепельницы и тушу сигареты об свои ладони, чтобы было хоть немного легче. Я запихиваю окурки в свои воспоминания, но они становятся только гаже. Я хочу, чтобы они меня забрали совсем, чтобы я сошла с ума и не стояла больше у края пропасти. Пусть на мою голову свалится наковальня и я уже упаду в зияющую чернотой бездну. Я бы давно по-настоящему покончила с собой, но я слишком слаба, чтобы так умирать. Я хочу, чтобы меня убили, чтобы избавиться от этой боли, которую невозможно терпеть. Она никуда не уйдет, только затаится до следующего, еще более жестокого, раза, когда я уже, наконец, смогу выковырять свои вены пилочкой для ногтей. Или осколок от зеркала, которое я разрисовываю черным маркером и бью, не вынося собственного отражения, отлетит мне прямо в глаз, и я уже успокоюсь. Я все время вижу свою случайную смерть, это со мной с самого раннего детства. Я поскользнусь на лестнице и сверну себе шею, разобьюсь под ближайшей лихой машиной на светофоре, или меня догонит маньяк. Я бежала, бежала изо всех сил, не понимаю зачем я тогда так быстро бежала. Я всегда страшилась смерти и желала ее одновременно. Потому что ничего хорошего не происходит. И бога нет, его просто не может существовать. Я скорее поверю в то, что наша жизнь — более развитый аналог симс, где игрок-садист, может бросить тебя, даже не включив свободную волю, и ты будешь лежать на полу и подыхать от того, что ничего не можешь сделать ни с собой, ни с окружающим миром. И махать ему руками, глядя вверх бессмысленно — ему не понравился твой характер или мордашка. Чтение молитв — такой же бред, ведь мы не слышим своих персонажей, которые просят сделать их жизнь лучше. Когда в твоей жизни пройдет уже пару лет, тебе позволят иметь свободную волю и жизнь наполнится красками и действием, возможно, игрок даже поиграет за тебя, сделав твою жизнь капельку лучше, а потом снова выбросит на помойку, чтобы не мозолил глаза, и ты умрешь от безысходности. Я не верю в бога, потому что он не может быть так жесток. А вот люди жестоки. Даже слишком.
Кажется, будто я в каком-то лесу у заброшенной железнодорожной станции. Мне хочется реветь навзрыд, но я не могу, я не могу даже нормально дышать, утопая в вязком ужасе, который окутывает меня, словно черная вода. Ужас застилает мои глаза и моя боль выплескивается из глаз двумя солеными дорожками, расчерчивая лицо на три ровных части. Я сдавленно кричу, мне не хватает воздуха, я не могу так больше, не могу это вспоминать. Слишком больно, слишком страшно, слишком уродливо и слишком мерзко. Я не сделала ничего плохого, так почему это все со мной происходит? Чем я это заслужила? Этих маньяков, это распоротое почти надвое в юности тело. Я до сих пор не могу ходить на пляжи, я боюсь, что кто-то увидит или кто-то захочет дотронуться до меня. Будет тыкать в меня пальцем смеясь на моим болезненным уродством. Я боюсь всего на свете, я такая трусиха. У меня был нервный срыв и меня три года держали в психушке, пичкая какими-то полунаркотическими лекарствами. А когда вышла, попав в не слишком хорошую компанию, подсела уже на настоящие наркотики. Тот гребанный урод не мог удержать меня своим обаянием или чем-то в таком духе — он был страшным и непривлекательным, в нем не было ничего, что могло бы меня хоть капельку заинтересовать. И поэтому он привязал меня к себе с помощью наркоты. Я сидела на котором поводке и дрожала от наслаждения каждый раз, когда мы виделись, а виделись мы куда как часто. Под таблетками тебе все равно, кто рядом, остаются лишь физические ощущения, тактильность. И даже его мерзкие кривые толстые пальцы, вечно потные ладони и отвратительный голос были для меня чем-то неземным, что я влюбилась в него. В редкие минуты ясного ума, я понимала, что попала в ужасное положение, но наутро все повторялось снова. Пока не случился передоз. И я снова загремела в лечебницу.
Он — это то единственное и светлое, что было на моем пути, больше ничего. Я сильно испортила ему жизнь, но Он мирился со всем и прощал меня, даже когда я причиняла Ему сильную боль и могла сорваться. Он поставил меня на ноги, сделал хоть немного похожей на человека. Я почти Его собственность, живая собственность, ведь я обязана Ему жизнью и люблю Его больше смерти. Мне не нравится слово «любовь». Такие огромные чувства нельзя называть, назовешь — потеряешь, как гвоздь вобьешь, поэтому я вычеркну его везде и даже в дневнике, написанном кровью и слезами. Нет, я пишу обычной шариковой ручкой, вручную, но эта писанина выворачивает меня наизнанку, показывая все мои гнилые внутренности наружу, которые никто не должен видеть, никто. Я не покажу Ему моих дневников, Он не должен видеть этой боли. Я не хочу причинять Ему страданий, довольно того, что я сама настрадалась сверх меры.
Кошмаров много, они снятся каждую ночь, по несколько штук за раз и следующий гораздо страшнее предыдущего. Этот заброшенный отель, в котором стены покрыты стеклянными шприцами в металлической оправе, они летят прямо на меня, напоминая еще раз о том, до чего я могла докатиться и обязательно бы докатилась, если бы не Он. Он мой спаситель, мой принц на белом коне. Без Него не было бы меня. Без Него я была не я, просто не существую. Без Него нет ничего. Когда я думаю о Нем, шприцы и ножницы прекращают лететь на меня. Боль, рождавшаяся во в брюшной полости, как будто кто-то там бешено вращает железным прутом, наглая, острая и невыносимая слегка затихает. Я сдаже смогу начать дышать, если очень постараюсь. Почему я всегда начинаю дышать? Лучше бы умерла от недостатка кислорода. Меня пригвоздило к грязной стене в обрывках цветочных обоев, я вижу как открывается дверь ближайшего номера. Ко мне идет он, этот азиат, который захватил мое тело, который выбивает из меня душу, словно пыль из ковра, я не хочу больше этих снов, я не хочу вспоминать. Разбиться на машине, въехав в грузовик, везущий белоснежную напольную плитку. Размазанные мозги будут смотреться красиво на белой керамике. Кроваво-кафельная нежность напоследок.
В те редкие дни, когда уходит ужас и безмолвная апатия, я иногда вижу нормальные человеческие сны, а не бесконечные кошмары, но это бывает так редко. Я помню только один сон и там был Он. Я лежу на асфальте, расплескав свои длинные волосы по дорожной поверхности, ноги-руки врозь, силуэт образует звезду. Асфальт теплый, потрескавшийся, сквозь трещины этого искусственного покрытия прорастает нежная зеленая трава и даже какие-то мелкие желтые цветочки. Ослепительно голубое небо, растерзано пушистыми лоскутами облаков, солнце без устали слепит глаза. А где-то в густой траве, неподалеку поют кузнечики свою бесконечную однообразную песнь. Так хорошо и спокойно лежать на заброшенной с десяток лет назад взлетной полосе. Мысли не тревожат, только кузнечики и яркие цветы цвета солнца, пробивающие толщу асфальта привлекают внимание. Иногда кажется, что если я буду лежать на дороге слишком долго, то трава начнет прорастать насквозь через меня. Но это дурацкие мысли, я гоню их прочь, поворачивая голову направо. Справа, точно в такой же позе, лежит Он, щурясь от солнечных лучей. В этот момент Он касается моей руки и поворачивается к мне, наши взгляды встречаются. Мы смотрим друг на друга настоящую вечность. Время теряет свой смысл, когда вы лежите вот так рядом и смотрите друг на друга на старой взлетной полосе под палящим солнцем. Он аккуратно, чтобы не нарушить гармонии этой картины, придвигается ко мне, медленно и спокойно. Наши губы соприкасаются, я чувствую Его запах и солоноватый привкус губ. И время снова растягивается, продлевая эти мгновения на целые эпохи всего лишь для двух людей. Есть Он, есть я, солнце, лето, кузнечики в траве, желтые цветочки и взлетная полоса. И так было всегда.
__________ Бонусы
1024x576
Тот же дым В воспоминанья я запихаю окурки, Оскверняя их запахом тлена. Отбив по ним такты мазурки, Их сжигаю. Горят, словно сено. Воспоминанья я буравлю чертами, Касанием стержня, чернилами бью. И дым промеж пальцев, между руками, А я его нежно, как птицу, ловлю. Воспоминанья скрыты в дереве рамы, Боязливо таятся в сколах камней... Что сильнее: доска или камень? Оказалась сильней? Да, я сильней! Aisgil 2005
Закончив писать в дневнике, я закрыла блокнотный переплет с дурацкими зелеными полосочками на лицевой стороне обложки и вздохнула. Почему-то на бумаге мои переживания выглядели куда ярче и острее, чем в жизни, казалось, что воспоминания мучают меня постоянно, но на самом деле они были в тени, осторожно ступая за моей спиной, бесшумно, но неудержимо. Когда ты вплотную живешь со своим адом и вращаешься в этом соку каждый день, то постепенно привыкаешь, но собственные чувства, обличенные в слова могут даже напугать. Ты словно видишь свое нутро со стороны, когда обнаженные кишки сверкают язвами, а в ноздри бьет удушливый запах плесени, это не на шутку пугает. Но и это происходит задним числом. Недолго думая, я запихнула тетрадку в самую дальнюю коробку под кучу всяких разных мелочей типа шарфиков, косметики и прочих лаков для ногтей. Там же я нашла мои любимые солнечные очки, как ни странно, за эти пару дней я даже ни разу о них не вспомнила. Нацепив цветные стекла в пластиковой оправе на нос, я вышла из дома на очередную прогулку. Я думала о том, что я наконец-то преодолела бесконечное двадцать третье число, о том, как быть с внезапным «даром», от которого становится только хуже, и в котором я только еще больше залипаю, словно в расплавленном каучуке. Мои движения и реакции на происходящее вокруг становятся такими же неестественно резиновыми, а мысли гулко бьются о стенки высохшей черепной коробки. Совсем как броуновское движение — беспорядочное, неудержимое и бессмысленное. Молекулы двух разных жидкостей танцуют вальс не в такт в моей голове. Чертов начальный курс физики в средней школе. И химиии заодно. Асфальт был горячим и больно бил в глаза своим жаром, мысли не в такт текли по венам, рвано, урывками окутывая все тело. Через три секунды они, невнятные, доберутся до сердца. Две. Одна. Поехали. Не осталось сил, чтобы продолжать бессмысленно куда-то идти, поэтому я просто завернула в ближайшую подворотню и села в тени какого-то экзотического дерева, а потом и вовсе легла. Не знаю, сколько времени я так лежала и о чем думала все это время — в голове был туман, такая взвешенная в воздухе почти на атомы вода, кислород и водород. Воздух осязаем, его можно потрогать и сжать в кулаке, а потом съесть из собственной пригоршни. Только в субтропиках такой климат. Этим просто невозможно дышать.
Мне не давало покоя ощущение, что что-то не так. Все пошло неправильно, совершенно наперекосяк. Я в самом деле схожу с ума и мое ужасное прошлое тут совершенно ни при чем. Доказывать, что все события, произошедшие со мной не повлияли на меня, по меньшей мере глупо. Во всяком случае самой себе я врать не собираюсь. Не просто так эти вязкие навязчивые мысли лезут ко мне из глубин памяти, уродливо скалясь мне прям в лицо с тошнотворным дыханием. Что-то очень серьезное, но совершенно неуловимое произошло. Я не верю в призраков, их нет и быть не может. Какая к черту метафизика, если любую поговорку и пословицу про чертей можно объяснить с логической точки зрения, если учитывать примерное время происхождения фразы? Это что-то другое, что-то, что обнажает мои страхи и заставляет этих кровожадных пираний кусать мои ломаные руки. Что связывает меня, больно перекручивая суставы, вгрызаясь в и без того воспаленное многочисленными травмами сознание. Я всегда знала, что у меня слишком яркое воображение, которое бесконечно рисует настолько жуткие картинки, что ужас почти никогда не смывается с ресниц вместе с тушью. Одно из двух: либо я схожу с ума естественным путем, либо кто-то мне помог в этом. Но, если рассматривать второй вариант, то постоянно я общаюсь только с одним человеком… Нет, даже думать об этом не хочу. Это слишком ужасно, чтобы быть правдой. Я даже в призрака готова поверить, только не в это. Голова начала зудеть, больно нахлестывая друг на дружку мысли, словно стопку толстых одеял. Разнервничавшись, я вскочила с травы и пошла куда-то вперед. В этот момент мне срочно нужна была красота, хоть что-нибудь живое и красивое. Мне хотелось видеть красоту везде, но вместо этого я видела полусгнившие газеты в узких подворотнях, фонари с выбитыми лампочками и прочий совершенно непривлекательный мусор. На улице уже стемнело, но народ еще не высыпал наружу, поэтому по пути мне попадалось мало людей, все, как один, с задумчивыми лицами, да разве что машины с тонированными стеклами изредка проезжали мимо. И тут я увидела ее, и сердце, невозможно близкое к коже, начало мучительно быстро отстукивать ирландские мотивы. Она шла в белом коротком платье с рукавом в три четверти мне навстречу. Половина лица прекрасной филиппики была скрыта темными очками, поэтому не было понятно узнала она меня или нет. Мы неторопливо двигались навстречу друг другу, она на невероятных шпильках, а я просто изможденная жарой и густым воздухом, к которому невозможно привыкнуть. Когда мы поравнялись друг с другом, я слегка коснулась ее руки и прошептала: — Forgive me*. Она резко отшатнулась и попыталась пойти быстрее, я слышала ее рваное дыхание, с тихим хрипов вырывавшееся из груди, и видела, как она прихрамывает. — Я не хотела, на меня что-то нашло, но ты сама виновата!— оправдываясь, скорее перед собой, чем перед ней, я шла за ней вслед. Синяков и царапин на обнаженных стройных ногах не было, наверное, что-то с суставом.
— Оставь меня,— наконец выдавила она из себя и остановилась, повернувшись ко мне. Даже не видя ее лицо полностью, по искривленному рту не сложно было прочесть гримасу ужаса в сочетании с отвращением. — Зачем ты подошла ко мне тогда?— спросила я неожиданно сама для себя. — Не знаю. Я не хочу тебя видеть больше никогда,— сказала она и на краткое мгновение сняла очки. Один глаз жутко заплыл, но тем не менее смотрел на меня с презрением, а второй, здоровый, сверкнул злобой. И тут же девушка вновь скрыла глаза темными стеклами. — Знай только, что я действительно не хотела… ничего,— проговорила я и мы разошлись в разные стороны. Как ни странно, эта встреча успокоила меня, но тем не менее, я решила, что пачка сигарет не будет лишней. По иронии судьбы купив никотиновые палочки в том же самом ларьке, я решила возвращаться домой в обход, чтобы не встретиться ненароком с филиппикой. Весь мир сжался до размеров только-только прикуренной сигареты. И сладковато-горький стереодым вокруг, слева, справа и передо мной, заполняющий километры пустоты внутри, возвращающий самообладание. С каждой новой каплей никотина осколочная, как граната, боль уходит погулять. Мне бы очень хотелось, чтобы кто-нибудь похитил ее и мои остаточные страхи, чтобы я больше не заблуждалась в собственных бредовых чувствах, как в темном лесу на краю грибного дождя. Дым ложился на плечи, я всю дорогу выдыхала его перед собой, тут же входя в эфемерные облака, и моя маленькая задушенная совесть перестала хватать за горло. С каждым вдохом мне становилось все легче и спокойнее. Умиротворение накрывало меня без прикосновений, аккуратно и неторопливо, словно поля снегом. Снег. Я уже давно его не видела, а ведь завтра рождество, должны же быть хотя бы крошечные снежинки, хотя бы одна, но тут не бывает никакого снега. Я зашла в квартиру, выпила пару стаканов грейпфрутового сока, стоявшего в пакете на столе, выкурила пару сигарет. И решила сходить в душ, после которого в планах было посмотреть что там нового в рунете. Но этим планам не суждено было сбыться. В поисках ноутбука, я обыскала все уголки кухни-гостинной, заглянула в спальню и, наконец, без особой надежды, в комнату с коробками. И пораженно замерла на пороге. Он сидел на полу, облокотившись на стену и читал. Читал мою тетрадь. Мой дневник. С моей болью внутри. И мерзко улыбался. — Niemand kann…**— растерянно прошептала я. И все встало на свои места. Та версия происхождения собственного сумасшествия, которую я отметала прежде, стала вдруг слишком возможной и реальной. Ему нравилось то, что он читал. «Нравилось» даже не то слово — он буквально тащился от написанного, так жадно и внимательно читая слова, что даже не заметил, как я вошла. Я было попятилась назад, не в силах смотреть на живое воплощение кошмара, о котором даже мой извращенный мозг не смел помыслить, но злоба взяла верх. Пересилив себя, я осторожно подошла ближе. Муж по-прежнему увлеченно пожирал глазами странички моих живых страхов и сомнений, написанных неровным почерком.
— Это все ты, это ты!— опустившись перед ним на колени, выпалила я и затрясла его за плечо. Он резко отпрянув от неожиданности, стукнулся головой об стенку. На его лице мимолетное удивление сменилось прежней садистской улыбкой, он с удовольствием наблюдал за моей реакцией. И больше не таился. И я поняла, что все гораздо глубже, чем просто чтение моего дневника. В голове лихорадочно носились ослепительные мысли, сменяясь с припадочных на просто безумные. Но проблема в том, что в этом контексте любая из них могла быть верной. А еще хуже, если все сразу. — Значит, ты не просто так познакомился со мной тогда на улице? Или заинтересовался мной, когда я рассказала тебе свою первую страшную историю о том, почему я оказалась в восемнадцать лет на улице? Он кивнул, буравя меня изучающим взглядом. Я всегда видела в этих карих точках теплоту и ласку, но сейчас в его глазах блестел интерес, который уже не было смысла скрывать. Наверное, он действительно любил меня, но как-то по-своему. Любил так, как я никогда не смогу понять. — Что ты сделал со мной?— захотела крикнуть я, но губы плохо слушались и вместо вопля из гортани вырвался лишь слабый хрип. Он обнял меня за плечи, усадил рядом с собой, прислонив спиной к стенке. — Хорошая девочка,— ласково сказал он, жадно пожирая меня глазами. Он гладил мои волосы, спускаясь ниже на плечо, и плавно приближаясь к шрамам. Он никогда раньше не трогал их в открытую, мастерски притворяясь, что это была случайность. Он вообще отличный актер, раз смог так легко обвести меня вокруг пальца. Чтобы раскусить его потребовалось пять лет замужества и нелепая случайность.
С каждым его прикосновением, легким, но настойчивым мне становилось все хуже и хуже. Только что мой мир разрушился, а он разрушает мой мозг еще сильнее. Я сидела, не в силах пошевелиться, с широко раскрытыми от ужаса глазами и не могла даже попытаться осознать весь ужас того, что произошло. Я вспоминала отца, который повесился на собственном галстуке, не выдержав ужасов афганской войны. Его мучила фантомная боль*** и он физически не мог каждую ночь на протяжении десяти лет после окончания войны просыпаться с криками от кошмаров, его организм не позволял пить достаточное количество алкоголя, чтобы заглушить весь этот ад. И ничего не помогало. Оставался только один выход. Но об этом я узнала потом, когда немного подросла, незадолго до наводнения, когда я потеряла маму. Вышедшая из берегов в две тысячи первом году река Лена, затопила первые этажи почти всего города. Это происходило постепенно, не как сель или цунами, но, тем не менее, стремительно. Не все успели уехать куда-нибудь подальше, чтобы переждать. Эвакуация происходила хоть и оперативно, но все равно недостаточно быстро. Вообще все эти воспоминания были как за пеленой, всплывали одна за другой картинки, между которыми очень сложно было провести логические цепи, но постепенно все прояснялось ярче и четче, как будто я переживала это заново, словно это со мной происходило здесь и сейчас на самом деле. Я каким-то образом упала в воду и когда я погрузилась в ледяную воду с головой, мое тело течением разрезало металлическими листами от крыш самодельных гаражей, а мама, пытаясь меня спасти, утонула сама. Все произошло в считанные мгновения. Я сумела кое-как выбраться, озябшая и вся в крови, но от шока и холода совсем не чувствовала боли. Очень скоро меня подобрали, помню, что почему-то я была очень легко одета даже для мая. Вот так, в восемнадцать лет я оказалась сиротой на улице с затопленной квартирой, без денег и документов. Сначала меня, конечно, подлечили в обычной больнице, но когда я немного поправилась и осознала весь ужас своего положения, случился нервный срыв. И начался новый круг ада.
__________ * Прости меня (англ.) Далее диалоги героинь на английском сразу переведены на русский для удобства читателей. ** Никто не может… (нем.) *** Фантомная боль — боль в потерянной (ампутированной) конечности. Часто бывает у ветеранов войны, реже у людей, потерявших конечность другими способами.
— И когда все это началось?— спросила я деревянным голосом. Слова мне давались с невероятным трудом, приходилось выдавливать их из себя, словно остатки зубной пасты из тюбика. Хотя нет, сложнее. — Ну, на самом деле раньше, чем ты думаешь,— прошептал он мне прямо на ухо, запуская дрожащие пальцы под мою футболку. Я чувствовала его ледяные от волнения пальцы, скользящие по животу вбок. Аккуратно и неспешно. Неспешно до тошноты. — Насколько?— я могла только глубоко вдохнуть комок влажного воздуха и раскрыть пошире глаза, хотя на самом деле мне очень хотелось вскочить, заорать и долго бить его той большой желтой шкатулкой, что стояла у моих ног. Но я не могла. — За пару месяцев до нашего знакомства. Я был неплохо знаком с твоим персональным извергом,— его речь лилась плавно и спокойно, словно мед из банки. Его медовый голос залил весь ковер, и уровень вязкой субстанции быстро поднялся до подоконников. Находиться в такой комнате стало невозможно, но преодолеть разговор было необходимо, несмотря на то, что каждое его слово и прикосновение причиняло нестерпимую боль, эхом отдававшуюся по всему телу.
Вместо ответа я смогла издать лишь булькающие тошнотворные звуки, исполненные животного ужаса. Я все отлично понимала, даже больше, чем обычно, и в голове быстро складывалась ужасающая мозаика из моей жизни. Но я не могла издать ни одного звука, хотя бы отдаленно напоминающего человеческую речь — мое тело перестало меня слушаться. Перед мысленным взором без устали плыли картинки: как мы познакомились в конце сентября две тысячи второго. Перед больницей я сломала руку персональному извергу, с силой хлопнув железной дверью; откуда же я тогда могла знать, что этот шакал схватится за дверной косяк, желая меня остановить. Думаю, дав мне слишком большую дозу, он хотел отомстить за это, и мое попадание в психушку было его заслугой. Было бабье лето, я только недавно вышла из больницы после передозировки и бесцельно слонялась по улицам, не зная, как мне дальше жить после всего этого кошмара. В итоге петляний по городу, добравшись до ветхого двухэтажного здания автовокзала, я остановилась там. Спала в зале ожидания на грубых скамейках несколько дней, словно ждала чего-то, что в корне изменило бы мою непутевую жизнь, сплошь наполненную кошмарами. И в какой-то момент, почти сразу после того, как проснулась, я увидела моего будущего мужа и замерла, не в силах оторвать взгляд от манящего лица. Он буквально источал силу и уверенность, которых мне так не хватало. Он тоже заметил меня с отрывом в несколько секунд и направился к моей скамейке. Как-то очень просто заговорил со мной, предложил перекусить что-нибудь. С первых же его слов, я поняла, что это тот самый человек, что он примет меня такой, какая я есть, что именно он будет моей опорой и той самой каменной стеной, за которой спокойно. Я рыдала по вечерам, рассказывая ему события своей жизни до его появления. Не выливала ничего сплошным потоком, несмотря на то, что мне необходимо было выговориться, выдавая информацию небольшими частями. Эти откровения давались тяжело, но после того, как я выговаривалась, мне становилось гораздо легче. Впервые в жизни у меня был человек, которому можно было довериться и рассказать все, что угодно, не боясь, что он потом напичкает успокоительными и поставит диагноз «прогрессирующая шизофрения и хроническая нарко-зависимость», как в психушке. От зависимости, кстати, было достаточно легко избавиться, ее, можно сказать, практически не было. Моя жизнь действительно в корне поменялась, мой принц на белом коне все исправил на ощутимом плане и, как выяснилось, делал только хуже в плане эмоциональном, так тонко и изворотливо, что это было невозможно заметить. Он, аккуратно трогая мое тело, шептал какие-то слова на смеси русского, французского и немецкого — его любимых языков. Я уже не могла вникать в его слова, что он говорит, мое внимание полностью заняли внутренние переживания, заставившие посмотреть на всю мою жизнь с совершенно другой стороны, о которой я и не догадывалась раньше. Как, например, на журнальных столиках оставались газеты, где буквально на следующих разворотах находились статьи про афганскую войну или наводнение, о которых я даже думать спокойно не могла. В результате наводнения погибло всего лишь шесть человек, в том числе моя мама — мой единственный близкий человек. Писали и о родственниках погибших, разумеется, обо мне тоже. Естественно, ничего лестного в тех текстах не было. Любопытство брало верх и я читала, задыхаясь от ужаса, а потом меня рвало, пока я не успокаивалась. Мой мужчина очень старался, чтобы все выглядело невинным, он всегда был таким. Меня трясло от этих откровений, от того, что в данный момент он никуда не торопится и, не таясь, делает со мной все то, чего он хочет. Больше, чем уверена, что он подсыпал мне что-то в грейпфрутовый сок, который я очень люблю, а у него якобы аллергия. Ну или в какой-нибудь другой напиток, а, может, и в еду. Я все-все понимала, но не могла даже пошевелиться. Неожиданно я вспомнила свою шутку про оборотня, будто муж перевоплощается после ухода с работы в обычного человека, а быть может, все наоборот? На работе он обычный человек, а вот дома становится маневренным манипулятором. Меня всегда поражала его способность держать любую ситуацию под контролем и не терять самообладание в те моменты, когда другие были готовы от отчаяния биться головой об стены. А если добавить к умению владеть собой и хладнокровию неимоверную харизму совершенно мистической силы, то на выходе получится непревзойденный кукловод.
От этих открытий дыхание перехватило еще больше, и я перестала дышать. Просто забыла, как это делается, словно никогда не выполняла обыденного упражнения на выход и вдох. И меня охватила паника, безмолвная и бездвижная, только глаза бегали из стороны в сторону быстро-быстро, как сломанный маятник. — Эй, успокойся, я с тобой и не допущу, чтобы что-то плохое произошло,— я услышала его родной спокойный голос,— все будет хорошо, я обещаю тебе. Ты мне действительно очень дорога, ты не представляешь на сколько, просто у каждого их нас свои заморочки и пусть они тебе не нравятся, но они есть. Он прекратил мучить меня прикосновениями, но беспощадная машина мыслей уже была запущена, я понимала решительно все и каждый прожитый с ним день на протяжении этих восьми лет со дня знакомства показывал свою другую сторону. — Не думай о прошлом, я понимаю, что это очень тяжело, но ты справишься. Ты очень сильная, а не могу без тебя, мы слишком тесно переплелись за все эти годы. Признаться, я уже не отличаю тебя от себя. Не знаю, где эта грань между мной и тобой. И мне очень жаль, что я решился на эту авантюру,— его голос звучал очень гулко, отбивая чечетку в где-то в затылке, его слова разлетались на тысячи звуков и больно били в глаза. Эти слова, звучащие спокойно и уверенно, стали успокаивать меня. Я понимала, что все сказанное может оказаться ложью, но не хотела думать еще и об этом. Муж подхватил меня на руки и отнес в спальню, где я довольно-таки быстро заснула, видя сон без снов, тягучую и вязкую, как нефть, темноту, из которой невозможно выбраться. Но, в конце концов, я выплыла на поверхность и тут же проснулась. Муж спал рядом спиной ко мне и приобнимая подушку. Я тут же вспомнила все события минувшей ночи и сильно захотела сбегать на кухню за скалкой или сковородкой, чтобы навалять ему по первое число, пока он беззащитен, пользуясь элементом внезапности. Но ярость, моментально возникшая в моей голове, так же быстро улетучилась.
Я пошла в душ и села на пол, упругие струи воды стрелами били по спине и макушке, ощущение не из приятных, но мне было все равно. Раньше, например, я не понимала, в каком же надо быть состоянии, чтобы терпеть поток воды, бьющий в одно и то же место длительное время, а теперь это случилось и со мной и я сама истязала себя средневековой пыткой, пытаясь очнуться от этого дурного сна. Не хотелось верить, что все это реально и придется с этим жить. Через какое-то время, я все-таки вылезла из объятий воды. В голове царил хаос. Непонятно, как жить дальше. И дело даже не в том, что мы находимся в чужой стране, порядки которой нелегко понять, а в том, что у меня был только мой муж и больше никого. Друзья-приятели отдалились, мы перестали даже переписываться и созваниваться, не то, что видеться. Родственников тем более не осталось. Куда податься сироте без связей и навыков с отвратительным прошлым, ужасающим настоящим и туманным будущим? Усевшись на диван, я взяла ноутбук и решила погулять по просторам интернета, чтобы хоть как-то отвлечься от дурных и тяжелых мыслей. Браузер предложил продолжить с места разъединения и открыть все недавно открытые вкладки с сайтами. На второй же странице красовалась статья википедии про психоделики. Тот же самый почерк, что и раньше с журналами и газетами, правда, до вчерашних событий я списывала подобные вещи на совпадения. Пробежав страничку взглядом сначала по диагонали, а потом прочитав более внимательно, я поняла, что давеча испытала на себе действие одного из самых сильных синтетических препаратов, даже не подозревая об этом. Ну а любимый грейпфрутовый сок скрыл горечь, которая сопутствует одному из самых «злых» наркотиков в ряду психоделиков. Со злостью отшвырнув ноутбук прочь, так сильно, что он разлетелся на две большие части, я сильно пнула журнальный столик и вскочила с дивана. Мне нужны были сигареты, почти так же сильно, как огню кислород в воздухе. Перерыв всю свою одежду, я нашла заветную пачку и прикурила, моментально успокаиваясь. Я стояла с закрытыми глазами на кухне, облокотившись одной рукой на тумбу, и затягивалась никотиновым дымом жадно и страстно, словно это была последняя встреча с любовником. Он подошел ко мне сзади и обнял за талию. Я вздрогнула от неожиданности и открыла глаза.
— Сегодня ведь рождество,— пробормотал он, целуя меня в шею. — А ты мне отличный подарочек сделал еще вчера,— прошипела я в ответ. — Больше, чем уверен, ты всегда подозревала что-то подобное, просто закрывала глаза,— немедленно парировал он. — То есть, ты хочешь сказать, что я сама виновата во всем этом? — Ты всегда переводишь стрелки, успокойся уже,— прошептал он мне на ухо, прикусывая мочку. Я резко развернулась и выпустила дым ему прямо в глаза, он зажмурился и, чертыхнувшись, схватил меня за бедра еще сильнее. — Как я могу успокоиться? Ты вообще понимаешь, что весь мой мир перевернулся с ног на голову, я бок о бок жила восемь лет с человеком, которого совершенно не знаю?!— заорала я и выронила окурок из пальцев. Тлеющая сигарета угодила мужу прямо на босую ногу. Он сдавлено матюгнулся, дернул ногой и вновь обнял меня, только теперь уже за плечи.
Я смотрела, как медленно его лицо приближается ко моему, казалось, что эти три секунды длятся вечность. Время растянулось, как жевательная резинка, мой лоб горел, в висках больно стучала кровь, а сердце было готово выпрыгнуть из груди, сломав все ребра. И в тот момент, когда сердцебиение было близко к отметке ста двадцати, он поцеловал меня. Его поцелуй был звериным, он кусался, а я царапала его, не зная, отбиваться мне от его крепких объятий и сопротивляться близости, или же отдаться ему без остатка, окунувшись в зловещий омут с головой. Пока я раздумывала, он схватил меня за бедра и усадил на тумбу. + 17
Рваными движениями освободив меня и себя от одежды, он трогал меня, облизываясь и целуя. Мне казалось, что мы сошли с ума, что такого быть не может. Я поддалась на его провокацию и начала действовать сама. Я царапала его спину, кусала шею и рвано дышала на ухо. Воздух вокруг нас накалился до неприличия, словно мы ласкали друг друга в аду. Да так, в общем-то, оно и было, если принять во внимание все то, что недавно произошло. Он вошел рывком и двигался с такой сильной ненавистью и любовью, что я застонала от неожиданности. Я никогда не думала, что можно заниматься сексом с ненавистью, но это оказалось вполне возможным и заводило еще больше. Я стонала и кричала, как ополоумевшая, мне казалось, что он меня разорвет на части и поэтому я сильно царапалась и кусала ему плечи и руки, била по лицу наотмашь, но это раззадоривало его еще больше. Тогда я стала орать как я его ненавижу, а сама плакала, слезы лились из моих глаз сплошным потоком, мокрые волосы облепили лицо, я ничего не видела из-за этих слез и волос. Резко спрыгнув с тумбы прямо на мужчину, я надеялась хоть как-то освободиться от больно врезающихся в ноги бортиков столешницы и этого лютого зверя, каким стал мой муж. Мы повалились на пол, при таком раскладе можно было запросто сломать позвоночник и пару ребер, но нам повезло. Он скинул меня с себя и поставил на четвереньки, рыча слова проклятья и то, насколько сильно он любит меня. Лавину этих противоречивых чувств, которые в действительности хранились внутри нас и, наконец, выплыли наружу, невозможно было остановить. Мы кричали, истерически смеялись, выли и судорожно визжали. Я не знаю, сколько времени продолжалась эта вакханалия, но, когда мы, обессилев, повалились на пол и откатились друг от друга в разные стороны, уже было сказано все что можно и чего нельзя.
Найдя пачку сигарет рядом с собой, я закрыла глаза и закурила. — Дай мне тоже,— попросил он и протянул руку. — С рождеством,— проговорила я и вложила сигарету в его ладонь.
Кошмарно. Они ими по ночам управляют. ее волосы ему мешали что ли? Зачем отстриг
очень нравится стиль описания
