1 серия. Взорвалось мириадами осенних красок усталое, прокуренное фабриками и выхлопными газами, московское небо, стыдливо скрывшее самую сокровенную часть себя за безликими, потертыми и изгвазданными, с почерневшими от времени рисунками трудолюбивой молодежи, многоэтажками. Алые, как грешные мечты юной флагеллянтки, с болезненными синими прожилками облака, совершали путь куда-то на запад, не слушаясь вольного порыва ветра. Отовсюду лилась хриплая молитва сточных труб, и везде можно было увидеть застывшую в причудливых позах городскую романтику автобусов и электропоездов. Из каждого окна, с каждой крыши, с пожелтевших старых газет и чернеющих свалок смотрела красными усталыми глазами больная осень XXI века. Иногда притупленный слух потерянных москвичей ловил немыслимую какофонию звуков, подаренных на вид огромной и бездушной машиной, а воспаленный мозг фильтровал грубый поток информации, что была везде – на крышах серых грязных построек, в дельтах змеящихся вен-дорог и за оградами старинных погостов с изогнутыми крестами и извилистыми, заросшими всепрощающей мягкой травой, тропинками. Тихо поскрипывала резная черная ограда, тоскливо выл старый пес, откуда-то слышен был церковный перезвон и превращенная расстоянием в нечто запредельное бездарная электромузыка с дискотек. Наступая грязными ботинками в разноцветные от выбросов бензина лужи, я шел вдоль тонкого резного забора, абстрагировавшись от окружающих меня мертвых картин. Я умирал вместе с ними, но мне не было до этого дела. Память… «О, Адель! О милая хрупкая француженка с утонченными чертами лица, внешностью благородной аристократки и смешной родинкой под губою! Я помню твой нежный взор, полный тепла и женской мягкости, заботы, я помню, бархат твоей кожи и тепло твоей шикарной груди в моих грубых руках. Ты трепетала, шепча ласковые глупости на ухо, ты отдавалась вся без остатка в те адские ночи, когда деньги решали судьбу твоего тела. О, Адель! Я помню, как ты танцевала, ступая мягкими подошвами и являя свою ангельскую плоть нашим развратным взглядам, оставаясь в наших оскверненных пороком мыслях. Ты не оставляла шансов, покоряя сердца. Ты стоила тогда всех денег этого мертвого мира. Что заставляло тебя идти на грех? Как узнал я потом, родители продали тебя за долги еще ребенком, и выхода у тебя не было - царство света и тепла привело в тупик. О, Адель! Знакомство с тобой перевернуло мою никчемную жизнь. Было это так давно, о мой ангел, но я помню каждый миг наших грешных встреч….»
Серия 2. Она извивалась у столиков, подобно бурным водам, в старой забегаловке на отшибе, где обнимаются с кружкой пива старые пьяницы, куда водят толстосумы своих подружек-марионеток, дабы продлить агонию среди скучных серых дней на гребнях золотой волны, где разражаются в пьяных бреднях волки этого мира, где дерутся и не стесняются своих греховных чувств. Тогда я был одним из заматеревших наемных убийц и сидел после очередного успешно выполненного задания за черным от грязи, заплеванным столиком, потягивая дешевое вино, и не мог отвести взгляда от ее божественных форм и идеальных изгибов тела. «О ангел, ты спустилась с небес!» – думал я с улыбкой. Ее светлые непослушные волосы стекали по обнаженной спине до самого пояса, грустные зеленые глаза смотрели сквозь весь этот свинарник, и руки с ожогами от сигарет плели причудливый узор в задымленном, полном вони пространстве. После затянувшегося веселья я повел этого ангела в пыльный прокуренный номер, дабы сделать то, о чем буду еще сотню раз жалеть, но увидев эти глаза, полные безнадежного безразличия, я замер в нерешительности. Да, каждый из нас надевает определенную маску с рождения и носит ее тогда, когда выгодно, когда сие может помочь понравиться вожаку вселенного зверья. Кто-то прячет колючие иглы за показной мягкотелостью, кто-то за подобострастным, преданным взглядом пришибленного пса скрывает волчий оскал. В том и порок наш, что за маской мы теряем свое истинное лицо. Да, даже прожженная серной кислотой кожа в этом случае лучше золотой маски. Но Адель! Она не прятала своих чувств за завесою, душа ее, вне зависимости от тела, была девственна и чиста. Мне нравилась она. Одним взглядом блудная дева открывала душу пред близ стоящим. Каким еще должен быть чистый Свет? Неужто мягким, добрым и наивным? Но как тогда Он противостоит Тьме? Нет, на имой взгляд, Свет именно таков. Лучше блудница с неведомою глубиною за плечами, чем благодеятель, жертвующий миллионы в пользу бездомных животных и забивающий надоедливых собак на людной улице. Адель отхлебнула дешевой выпивки из запятнанной бутылки и грязно выругалась - странно было слышать это из уст моего ангела. Но внезапно она тихо заговорила. *** Город Санкт-Петербург... Боль сломленных надежд, обитель детских кошмаров и несбывшихся желаний. Серые постройки со смазанным ликом прошлого великолепия разводных мостов и замков, галерей и выставок, творчества Достоевского. И конечно, унылой серой массе, что вечно в спешке, безразлична судьба отдельных трагедий. Толпы людей ежедневно проходят мимо грязно-белой постройки с отсыревшей штукатуркой и неухоженными окнами, ночами принимающими облик черных провалов в глазницах безликого городского монстра. Давно переехавшая в Россию французская семья поселилась в данной многоэтажке. Зеленый детский глазик приник к темной щели. Из узкого дверного проема слышны звуки пощечин и бьющегося стекла, пьяные бредни и какой-то резкий, страшный звук, что заставляет сжиматься сердце. Потом взгляд пятилетнего ребенка упал на широкую кровать, где сидят трое мужчин и одна женщина весьма хрупкой наружности. - Беатрис, еще пять и я прощу твою вчерашнюю головную боль, - голос почти ласковый, почти нежный. Почти... Снова удары и крики, а далее действо со стороны похожее на неприкрытое насилие. Но ведь они идут на это добровольно, и в этих животных в облике человеческом так тяжело узнать родных отца и мать. Шаги... Кто-то ухватил ребенка за шиворот и хорошенько встряхнул, от чего челюсти неприятно клацнули. - Успеешь еще этому научиться, малолетка, - чувствительный удар по почкам, - а пока, пошли в ванну, отучу тебя подглядывать, когда взрослые развлекаются. Звук удара, смех и детский вскрик. Все померкло.
*** Я слушал историю ее детства далее, затаив дыхание, я слушал и чувствовал, как шевелится что-то в загрубевшем сердце хищника, погубившего сотню невинных душ, что-то болезненно-сладкое и нестерпимо мучительное. А она говорила… Потом снова пила и снова говорила, захлебываясь непрошенными слезами, держась за мою одежду и дрожа всем своим хрупким, вытерпевшим множество истязаний, телом.... И тогда рыдали мы оба - она физически, а я душевно.
3 серия. "Почему она открылась именно мне?" - возможно, это был последний дар, что на одну ночь дался в мои руки, возможно, лишь минутный порыв, глупое совпадение. Но тягучая пелена темного времени суток рассеялась, уступив Млечный путь рассвету. Мне позвонили. Надо было ехать в Питер. Я дал обещание ждать. Я дал обещание помнить...
*** Ветер ласково треплет тронутые преждевременной сединой пряди волос, играя с ними, и вороша в восполенном мозгу раскаленные уголья застаревшей боли, холодя изгибы моего засохшего шрама. Я искал ее. И проискал бы всю жизнь, даже для того, чтобы увидеть презрительный взгляд болезненных опухших глаз. Тогда я любил долгие дороги, чем-то они напоминали мне мою жизнь - беспонечный путь, сопровождаемый свободным ветром, что поднимает в прокуренный воздух клубы пыли. И моя дорога привела меня к тому обиталищу денег и порока, где и началось мое главное воспоминание. Привычно скрипнули несмазанные петли, послышался пьяный говор и звон дешевого стекла. Где-то вяло жужжали мухи, по всему грязному помещению разливалось теплое, сонное марево, солнце разбивалось на сотню разноцветных лучей, сталкиваясь с поверхностью запотевших стекол. Здесь ничего не изменилось. - О, кого я вижу, ты ли это, матерый волк?! - беззлобно, но без особой радости поприветствовал меня старый друг, а точнее тот, кого сейчас принято называть другом. - Как видишь. Налей мне своего фирменного, я сегодня при деньгах. Послышался звон и фальшиво насвистываемая милодия, и уже через пару минут рядом со мной плюхнулась тара с пьянящей жидкостью. - Помнишь Адель... - осторожно, как бы невзначай начал я. - Ааа... та продажная девка. Ну как же, помню. Душевно танцевала. - Ты знаешь, где она сейчас и что с ней? - Где она, не знаю, но отсюда ее вытурили. Представляешь, эта **** залетела. Пришлось мальчикам сделать ей аборт в полевых условиях, так сказать. Но она еще вздумала кусаться, ******, говорила, что этот ребенок от того, кому она открыла себя не за деньги! Бред. После этого ее, конечно, обрили налысо и кинули в вонючую лужу неподалеку от трактира. Если не сдохла от холода или потери крови, то жива еще, наверное. Уехала в другой город или на улицах где шляется.. Да зачем она тебе, друг. Тут сотня таких ***, как она! Недавно новых привезли! ***
Москва. Иногда усталый слух ловит немыслимую какафонию звуков, подаренных на вид огромной и бездушной машиной, а воспаленный мозг улавливает грубую городскую романтику, романтику сонных поездов и электричек, серых грязных построек, змеящихся вен-дорог и старинных погостов с изогнутыми крестами и извилистыми, заросшими всепрощающей мягкой травой, тропинками. Тихо поскрипывает резная черная ограда, тоскливо воет старый пес поседевшего и всеми забытого служаки, который теперь, на мизерную пенсию, воюет только за последние годы жизни на этом сумасшедшем свете. Мелькают жемчужные звезды на небесном призрачном флере. Откуда-то из-за пыльных мешков с осыпавшейся штукатуркой и почерневшими от времени рисунками неугомонных рейтеров доносится перезвон церковных колоколов, знакомый и любимый с детства, успокаивающий и какой-то надежно приятный. Близится стадион, который своими усилителями, стенами и расстояниями превращает даже самую бездарную попсовую мелодию в нечто загадочное и таинственное, а все таинственное в божественно-запредельное, будто откуда-то из-за серой хмурой пелены с тобой говорит твой ангел-хранитель. И как алмазная ангельская пыль переливается в желтом свете уличных фонарей последний снег нескончаемой зимы. С тех пор я ненавижу дороги, но они лишь все, что мне осталось до конца моей жизни. Да, еще не остыли в памяти слова нежности и ножевые раны страшного признания, еще не желает смириться плоть с тем, что потеряла часть себя в неравной схватке между любовью и безразличной болезненной игрой. Но больше я не искал, выгорев, истлев изнутри. Я старался забыть, усилием воли убивая надежду, что когда-нибудь я узнаю свою Адель в какой-нибудь нищенке, что ошивается неподалеку от мусорной свалки. Много ли я смогу ей дать? Ужас жирного трупа у моих ног или сотню могил за плечами? Нет, я не должен тянуть ее за собой. Она искупила свой невинный грех страданиями, а я не смог. И наши пути, раз сойдясь в безумии и дав убитый плод, разошлись. Не может ночь жить по соседству с дневным светом. Все это было ошибкой.
Рукою бледною и тонкой Я прикрываю черный крест. Пыль исколола мне лицо иголкой Порыв несет меня за сотни верст. И я молчу всю жизнь в забвеньи, И я клянусь себе молчать, Но как, в тревоге и смятеньи Мне не упасть, не закричать?
О как оставить мне исхоженные стопы, И как отречься от дорог, чтобы стремиться ввысь? Никак, Мне не забыть на миг давно протаренные тропы, И на дороге умерла душа, сремись иль не стремись..
Эх, Адель, Адель. Весь наш мир большая помойка, где затерялись усталые ангелы с обрезанными людьми крыльями..
Made by Fortuna последнее обновление: Элегантное старинное платье Sim-art by Fortuna последнее обновление: "Призрак из сна" † Victor † - ужасы, триллер, драма, готика. Сезон 2, Глава 15 - Никогда... ФИНАЛ